Спасти ничего было нельзя, его удалили почти сразу, как привезли меня в больницу; процедура называется «пен-эктомия».
В ответ на вопрос о судьбе остатков моего мужского естества медсестра сообщила, что их ликвидировали как медицинские отходы. И, словно это могло меня утешить, принялась объяснять, что врачи не тронули мою мошонку и яички. Надо полагать, отрезать весь комплект они постеснялись.
Грейсы погибли от взрыва в своей домашней лаборатории, через девять лет после моего появления в их трейлере. Рано или поздно они должны были плохо кончить: есть ли что опаснее наркоманов, стряпающих себе «дурь» в закрытом пространстве и использующих керосин, растворитель краски и медицинский спирт?
Я не сильно расстроился. В день похорон ходил к библиотекаршам — побеседовать о биографии Галилео Галилея, которую как раз читал, потому что наш геометр, оказывается, сумел разглядеть мой интерес к великому ученому.
Хотя любой школьник расскажет вам о том, как Галилей подвергся гонениям инквизиции, в действительности жизнь его была гораздо сложнее. Галилей вовсе не стремился быть «плохим» католиком, а когда ему запретили проповедовать идею о гелиоцентрической Вселенной, он много лет подчинялся этому запрету. Его дочь Вирджиния в монашестве взяла прекрасное имя Мария Челеста,[3] а другая дочь, Ливия, также стала монахиней с неземным именем — сестра Арканджела. Есть в этом некая метафора: пусть мы сегодня используем имя Галилея как расхожий символ гонений религии на науку, жизнь его была связана и с религией, и с наукой. Говорят, Томазо Каччини, молодой доминиканский священник, первым публично порицавший Галилея за то, что тот защищал учение Коперника, закончил проповедь стихами из «Деяний апостолов»: «…мужчины Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо?» Каччини и в голову не приходило, что Галилей, устремивший взор в небо, мог как молиться, так и вычислять ход небесных светил.
В возрасте двадцати четырех лет Галилей участвовал в конкурсе на замещение должности университетского преподавателя — и прочитал две лекции о физике Дантова «Ада». Современные мыслители сочли бы такую лекцию чрезвычайно эксцентричной, но во времена Галилея изучение космографии Данте было на пике популярности. (Не случайно лекции были прочитаны во Флорентийской академии, в родном городе поэта.) Выступления пользовались огромным успехом и обеспечили Галилею место профессора математики в университете Пизы.
Лишь много позже Галилей обнаружил, что точка зрения, которую он отстаивал в своих лекциях, неверна, равно как и защищаемое им представление о топографии Ада в форме масштабно-инвариантного конуса (способного увеличиваться в размерах, не теряя целостности и прочности). Если бы Ад действительно существовал в глубинах Земли, каверна получилась бы настолько необъятная, что земная мантия просто обрушилась бы внутрь… разве что стены Ада гораздо более плотные, чем он считал вначале?
Итак, Галилей вознамерился изучить природу законов подобий и позднее опубликовал свои открытия в «Двух новых науках». В этой работе изложены основы современной физики — науки, само существование которой частично обязано тому, что Галилей подумал, будто ошибся, применяя естественные законы к сверхъестественному месту.
Впрочем, если Ад и впрямь существует, нам почти не приходится сомневаться, что Деби и Дуэйн Майкл Грейс теперь обретаются именно там.
Почти семь недель я, обернутый в кокон из мертвой кожи, провел в беспамятстве. Кома случилась вследствие шока, а потом врачи решили еще подержать меня без сознания, медикаментозно обездвижив на начальный период исцеления.
Мне не пришлось ни бороться с истощенной системой кровообращения, ни прочувствовать в полной мере проблемы с почками. Я не осознавал, как прекратил работать мой кишечник. Понятия не имел ни о приступах кровавой рвоты, вызываемых язвами, ни о мучениях медсестер, не дававших мне захлебнуться. Я не тревожился насчет инфекций, возможных после всякой срочной операции или пересадки кожи. Никто не сообщал мне ни о волосяных фолликулах, выжженных дотла, ни об уничтоженных потовых железах. Я был без сознания, когда из моих легких отсасывали копоть — процедура, между прочим, называется чисткой легких.
Вдобавок ко всем ампутациям на правой ноге у меня был тяжелый перелом. Когда состояние мое стабилизировалось, мне сделали несколько операций, чтобы восстановить раздробленное бедро и разбитое колено. Голосовые связки серьезно пострадали от дыма, и теперь мне сделали трахеотомию, чтобы ускорить заживление гортани, но не усугубить раздражение. Поддерживать во мне жизнь было важнее, чем сохранить приятный голос или ровную походку.
В коме невозможно избежать мышечной атрофии. Я не двигался, и вследствие того факта, что тело лишилось больших участков кожи, организм мой поедал сам себя. Он поглощал белок изнутри, затрачивая огромное количество энергии на простое поддержание постоянной температуры тела. Теплозащитного фильтра было недостаточно, поэтому организм перестал доставлять кровь в конечности. Телу важна сердцевина, и к черту все то, что по краям. Я буквально паразитировал сам на себе. Я перестал вырабатывать мочу и сделался токсичен. Тело мое съеживалось, а сердце тем временем расширялось: от стресса, не от любви. Меня покрыли личинками; этот способ лечения чаще применялся в прошлом, но недавно снова вернулся в медицинскую моду. Личинки отъедали отмершую плоть, жирея на гниющем мясе, а здоровые участки не трогали. Врачи зашили мне веки, чтобы защитить глаза, — только медяков поверх не хватало. Вышло бы весьма правдоподобно.
От жизни с Грейсами у меня сохранилось одно счастливое воспоминание. Счастливое, хоть и отмеченное чрезвычайно странным эпизодом.
Жарким летним днем, в середине августа, на местном аэродроме проходило воздушное шоу. Самолеты меня не занимали, а вот парашютисты… Парашютисты с парашютами, раскрытыми в небесах, и цветными клубами дыма за спиной! Падение с неба на землю, отвесное падение Гефеста, сдерживаемое только трепетавшими шелковыми парусами, казалось мне настоящим чудом. Парашютисты дергали свои волшебные рычаги, кружили над большими белыми мишенями на земле и неизменно попадали прямо в яблочко. В жизни я не видал ничего более восхитительного!
В какой-то момент позади меня появилась некая азиатка. Я почувствовал ее прежде, чем увидел, — будто от одной ее близости дрожь прошла по телу. Оглянувшись, я заметил легкую улыбку. Я был еще мальчик, я понятия не имел, кто эта женщина — китаянка, японка, вьетнамка? Просто у нее была желтоватая кожа, раскосые глаза, и ростом она едва догоняла меня, хотя мне исполнилось всего десять лет.
Одета она была в простое темное платье, наводившее на мысли о религиозном ордене. Наряд ее, очень необычный, кажется, не занимал никого в толпе. А еще женщина была абсолютно лысая.
Я хотел снова переключиться на парашютистов — и не мог. Не мог, пока она стояла у меня за спиной. Прошло несколько секунд, я старался больше не оборачиваться, но в какой-то момент не выдержал. Все остальные зрители уставились в небо, она же смотрела прямо на меня.
— Что вам нужно? — спокойно спросил я.
Я просто хотел получить ответ. Она молчала, все так же улыбаясь.