— Тушь… у тебя тушь, Кармен, по всей…

Он подавился смехом. Теперь мы хохотали на пару. Спектор сзади тоже подхихикивал, но так, за компанию.

— Фо… фо… Фокус… — Америка выговорил наконец. — Фокус хочешь покажу?

Придерживая руль одной рукой, он достал из бокового кармана часы. Те самые, которые он демонстрировал узбеку в «Арагви».

— «Тигровый глаз»! — Сунул часы мне в руки. — Скорость айсбергов… на тридцати рубинах!

Часы неожиданно оказались очень тяжёлыми.

— Как? Как ты… — сквозь хохот удалось выдавить мне. — Я же сама видела как ты… как ты… убрал в коробку. А коробку в портфель…

Я застегнула браслет. На моём тонком запястье часы болтались как кандалы. Осталась позади Белорусская. Запищал антирадар, Америка скинул на нейтральную.

— Мусора, — сказал, притормаживая и уходя в средний ряд. — Прячутся за мостом. Любимая их засада, мост же горбатый, за горбом их не видно. А ты на горб выскочил — и привет! Иди сюда не бойся…

Действительно, сразу за мостом стояла белая гаишная «трёшка» и пара ментов. Один с радаром, другой с полосатой палкой. Я скосилась на спидометр — стрелка упёрлась в шестьдесят. Америка мигнул поворотником, съехал на боковую дорогу. Метров через триста притормозил.

— Вот тут… — задним ходом он ловко втёрся между «волгой» и «нивой».

Почти упёрся в бампер «волги», у неё был подмосковный номер. Выключил фары, повернул ключ зажигания. Движок замолк. Меня качало, как после карусели. Впереди, на тротуаре, в полоске бледного света прохаживался швейцар. Он бродил взад и вперёд, не покидая освещённого пространства. Мотор остывал, тихо цыкая. Так цыкают кузнечики летом на даче.

— Пошли? — Америка повернулся ко мне.

— Пошли.

— Эй, вы! — Спектор просунул голову между нами. — Хоть бабки покажите! Бабки-бабульки-бабулечки! Десять кусков — не кот начхал!

— Покажи ему, — снисходительно буркнул Америка и щёлкнул выключателем над головой.

Я расстегнула сумку. Вытащила увесистый свёрток, от салфетки воняло маринованным чесноком. Спектор вытянул шею.

— Я, кстати… — тихо сказал он, — считаю несправедливым, что Генрих берёт семь штук. Несправедливо это. Он вообще ничего не делал, дал урюка и вся любовь. А мы…

— Заткнись, а? — лениво попросил Америка.

— А слабо нам… — Спектор перешёл на шёпот. — Слабо нам Генриха кинуть? Вот на эти десять штукарей, кровью и потом заработанные. Слабо, Америка?