Когда «Большая тройка» встретилась 14 февраля в Ялте, Коноэ представил императору докладную записку. «С сожалением вынужден сообщить, что поражение Японии неминуемо, – начинался этот отчет. – Поражение ударит по кокутай, но общественное мнение в Америке и Англии еще не зашло настолько далеко, чтобы требовать уничтожения кокутай. <…> Поэтому нам не нужно беспокоиться из-за поражения как такового. Мы должны беспокоиться из-за того, что за поражением может последовать коммунистическая революция». Далее Коноэ писал, что Советский Союз, который уже проявил интерес к расширению своего влияния в Восточной Европе, теперь обратит взгляд в сторону Азии. Раньше или позже Советы вмешаются во внутренние дела Японии. Экономический кризис вызвал глубокое недовольство в японском обществе. Если недовольные массы объединятся с радикально настроенными молодыми офицерами, возникнет серьезная угроза кокутай. Поэтому, писал Коноэ, единственный шанс на сохранение кокутай заключается в том, чтобы как можно скорее начать переговоры с Великобританией и США – то есть император должен открыто выступить против партии войны[36].
Зная, как выросла популярность Коммунистической партии Японии сразу после окончания войны, мы можем согласиться с тем, что опасения Коноэ насчет возможной революции были отнюдь не беспочвенны. И многие представители политической элиты боялись, что недовольство масс могло вылиться в военный переворот. Особенно остро эта угроза ощущалась членами императорской семьи. Принц Такамацу, младший брат Хирохито, и принц Хигасикуни, дядя императрицы, боялись, что военные могут положить конец императорскому дому. Для них идея спасения императорского дома уже не была полностью тождественна идее сохранения кокутай.
Кидо был согласен с Коноэ в том, что поражение в войне неизбежно и что для спасения императорского дома необходимо искать пути к миру. Но он понимал, что действовать в этом направлении нужно крайне осторожно, чтобы не настроить против императора военных. В партии мира тоже не было единства. Правительство Коисо не собиралось заканчивать войну, хотя японская армия проигрывала одно сражение за другим. Даже когда скорое поражение стало уже очевидным, у Японии так и не было плана капитуляции.
Опасения Кидо были полностью обоснованны, так как командование Императорской армии не собиралось сдаваться. 15 февраля Генеральный штаб представил Высшему совету по управлению войной отчет о ситуации в мире. В этом отчете говорилось, что США сделают Филиппины и Марианские острова базами для нападения на Японию. Также там высказывалось предположение, что американцы попытаются вовлечь в войну с Японией Советский Союз. Хотя СССР и мог объявить весной о денонсации пакта о нейтралитете, военный совет считал, что русские сохранят нейтралитет. По мнению авторов отчета, СССР нападет на Японию, только если сочтет, что ее военная мощь окончательно иссякла, чтобы «гарантировать себе возможность влиять на будущее Дальнего Востока». Самым больным вопросом для США станут людские потери вследствие применяемой Японией стратегии «обескровливания» (эвфемизм, обозначавший действия камикадзе). В заключение отчета говорилось, что, несмотря на все трудности, Япония сможет добиться триумфа, если продолжит сражаться храбро и решительно. В середине марта Генштаб Японии утвердил план обороны на последнем рубеже «Кэцу-го», правильно предположив, что американцы высадятся на Кюсю[37].
Японское правительство с тревогой следило за переговорами «Большой тройки» в Ялте. 22 февраля Сато встретился с Молотовым, который только что вернулся из Крыма. Японский посол напрямую спросил его, обсуждалась ли в Ялте война на Дальнем Востоке. «Конечно, отношения между Советским Союзом и Японией отличаются от тех отношений, которые имеют с Японией Англия и Америка, – ответил нарком иностранных дел. – Англия и Америка воюют с Японией, а Советский Союз имеет с Японией Пакт о нейтралитете. <…> Мы считаем, что советско-японские отношения являются делом наших двух стран. Так было, и так остается». Сато заверил Молотова, что Япония хочет продлить действие пакта еще на пять лет, и спросил, каковы намерения Советского Союза на этот счет. Молотов ответил, что с удовлетворением выслушал заявление посла о позиции Японии относительно пакта о нейтралитете, и обещал передать его слова советскому правительству[38]. Если считать дипломатию искусством обмана, то Молотов был непревзойденным дипломатом. В отличие от Малика и Лозовского, он знал о тайном плане нападения на Японию и о соглашении, заключенном в Ялте.
Японское Министерство иностранных дел не сидело сложа руки. В феврале Отдел по международным соглашениям составил отчет о позиции союзников в отношении Японии, где говорилось о безоговорочной капитуляции, оккупации, разоружении, ликвидации милитаризма, демократических реформах, наказании военных преступников и статусе императора. В конце было сказано, что США и Великобритания почти наверняка будут настаивать на безоговорочной капитуляции, но в вопросе об императоре между ними есть разногласия. Некоторые из союзников считают, что в послевоенный период император станет стабилизирующей силой, а другие видят в императорском строе источник японского милитаризма. В отчете особенно отмечалось заявление Грю о том, что вопрос об императоре должен быть отложен до окончания войны, чтобы понять, является ли институт императора положительным фактором для Японии или отрицательным. Также в этом отчете подчеркивалось, что, хотя по поводу статуса императора на Западе имеются разные точки зрения, по вопросу о необходимости демократических реформ для искоренения милитаризма среди союзников царит полное единодушие.
Имея доступ только к открытым источникам информации, эксперты японского МИДа составили верное представление об общественном мнении в странах антигитлеровской коалиции. Как и Такаги, сотрудники министерства понимали, что единственным шансом на окончание войны и спасение если не кокутай, то хотя бы императора было сделать ставку на политических и общественных деятелей, которые придерживались тех же взглядов, что и Грю. Результатом этой кропотливой работы по сбору информации стало то, что Министерство иностранных дел было готово сыграть важную роль в решающий момент финального этапа войны.
Однако не только высшие чиновники японского МИДа ждали подходящего момента, чтобы выйти на авансцену. 13 марта Такаги завершил вторую редакцию своего секретного плана по достижению мира. Он предсказал, что после неминуемого поражения Германии участники антигитлеровской коалиции вплотную займутся послевоенным устройством Европы и войной с Японией. Соединенные Штаты попытаются закончить войну на Тихом океане до конца года, полагаясь только на свое превосходство в военной мощи. Как и в своем предыдущем отчете, написанном в октябре 1944 года, Такаги полагал, что США вряд ли ставят перед собой задачу уничтожения японского государства, японской нации или кокутай. Целью американцев будет установление мирного режима, готового сотрудничать с США. Для этого им потребуются реформы, которые позволят установить либеральное демократическое правление и искоренить милитаризм. Скорее всего, проведение этих реформ будет доверено самим японцам. Очевидно, Такаги надеялся, что в США возобладает позиция сторонников «мягкого мира», таких как Грю и его японские эксперты, которые хотели сделать ставку на «умеренное» крыло японской политической элиты. Японская партия мира и американские сторонники «мягкого мира», пусть и разделенные океаном, говорили друг с другом на общем языке, который мог приблизить окончание войны. Однако взгляды, которые они высказывали, разделялись в обеих странах очень небольшим числом людей.
Что касается азиатской политики Советского Союза, то Такаги предполагал, что она будет вестись «с хладнокровным реализмом». Сосредоточив войска на маньчжурской границе, СССР будет осторожно ждать исхода смертельного противостояния между Японией и США. Обе страны выйдут из этой войны ослабленными, дав Советском Союзу возможность увеличить сферу своего влияния в Азии. США, вероятно, будут иметь перевес в борьбе с Японией, но это неизбежно приведет к тому, что японское правительство установит тесные отношения с Советским Союзом. Главной задачей русских будет усиление своего влияния в Азии. Однако когда военная мощь Японии будет сильно подорвана, нельзя исключать того, что СССР окажет политическое давление на Японию, осуществит вооруженное вмешательство, захватит военные базы или даже вступит в войну с Японией. Выбор Советского Союза будет зависеть от его отношений с Великобританией и США и военной обстановкой в Азии. Здесь Такаги ошибался, но в своем заблуждении он был не одинок: Объединенный комитет начальников штабов США, посол Сато и даже советские дипломаты Малик, Лозовский и Майский пришли к такому же выводу.
Исходя из своего анализа ситуации, Такаги считал, что именно сейчас наступил подходящий момент для завершения войны. Японии следовало настаивать только на «неприкосновенности императора» и «сохранении кокутай». Как и в своем предыдущем отчете, Такаги провел различие между статусом императора и кокутай. Однако теперь между строк читалось, что если придется делать тяжелый выбор, то надо будет отказаться от кокутай в широком понимании этого слова и попытаться спасти хотя бы императора [Takagi nikki 2000, 2: 823–829].
У партии мира был план; вопрос был в том, как воплотить его в действие. Как указывал Такаги, для его осуществления необходимо было заручиться поддержкой штабных офицеров, а также согласием императора. Поскольку правительство Коисо никоим образом не могло реализовать такой план, его следовало отправить в отставку.
Макартур призывает СССР вступить в войну
Если японская армия строила свою стратегию, предполагая, что Советский Союз можно удержать от вступления в войну, то США считали участие СССР в военных операциях необходимым условием успешного вторжения в Японию. Макартур говорил бригадному генералу Джорджу А. Линкольну, начальнику Группы стратегии и политики Оперативного управления Военного министерства США, что для того, чтобы сковать силы японцев на азиатском континенте, СССР должен вступить в войну с Японией до начала американского вторжения.
В письме к Джорджу Маршаллу Макартур соглашался, что победить Японию можно будет, только осуществив высадку в индустриальном сердце страны, однако предупреждал о «мощи японской армии» и категорично утверждал: «Мы не должны вторгаться в Японию до того момента, как русская армия подтвердит свое участие в маньчжурской операции». Он прекрасно сознавал, что Сталин планирует захватить Маньчжурию, Корею и часть Северного Китая, но советская оккупация этих территорий была неизбежна. «Соединенные Штаты должны настаивать на том, – писал Макартур, – чтобы Россия выполнила свои обязательства, вторгнувшись в Маньчжурию как можно скорее после победы над Германией» [Entry 1955: 50–52].
Рузвельт и Макартур недооценивали амбиции Сталина. Они считали, что советский вождь будет ждать подходящего момента, чтобы свести потери СССР в Тихоокеанской войне к минимуму. Однако они не понимали, что Сталин намеревался воевать с Японией и до заключения Ялтинского соглашения. Теперь же, когда это соглашение было заключено, он был готов пожертвовать жизнями тысяч советских солдат, чтобы получить то, что ему было обещано.
Несмотря на заверения советского Генштаба в том, что он будет осуществлять тесное сотрудничество с американской военной миссией в Москве, Объединенная группа планирования, проведя с января по март 1945 года серию встреч, так и не добилась каких-либо результатов [Deane 1946: 152–162][39]. Такое отсутствие содействия с советской стороны отчасти объясняется исключительными мерами предосторожности, предпринятыми для того, чтобы держать военные планы СССР в секрете и добиться максимального эффекта неожиданности. Однако была и другая причина: Сталину, очевидно, претила мысль о том, что армия США будет участвовать в боевых действиях на советской земле. Особенно советскому вождю не нравились американские планы масштабной операции на Курилах. Он не хотел накладывать вето на этот замысел, но и не спешил его поддерживать.
Манхэттенский проект
История создания атомной бомбы в США так хорошо известна, что нет никакой необходимости пересказывать ее здесь в деталях. Программа под кодовым названием «Манхэттенский проект», в результате которой была создана атомная бомба, заняла три года, и на ее реализацию было потрачено два миллиарда долларов; проект был запущен в 1942 году под руководством бригадного генерала Лесли Гровса, который напрямую отчитывался военному министру Генри Стимсону. Стоит подробнее осветить только несколько важных аспектов, имевших большие последствия для трехсторонних отношений США, Японии и СССР.
Еще в начале 1945 года вероятность того, что в распоряжении США окажется атомная бомба, создателями военной стратегии всерьез не учитывалась. Информацией об атомной бомбе обладали только офицеры, работавшие вместе с генералом Гровсом или под его началом. За разработку планов и ведение войны отвечало Оперативное управление Военного министерства США (ОУ), официально называемое «командным постом» начальника штаба, однако мало кто из офицеров ОУ был в курсе Манхэттенского проекта. По словам бригадного генерала Джорджа Линкольна, который был одним из немногих людей, знавших об этой программе, «до 6 августа 1945 года в отчетах ОУ не было ни одного упоминания об атомной бомбе». В декабре 1944 года президент прочел подготовленный Гровсом отчет, «содержавший предполагаемый график производства атомных бомб». Одна бомба должна была быть изготовлена к 1 августа, вторая, более сложная плутониевая бомба, возможно, была бы готова к испытаниям в июле. Бомбы были делом слишком далекого будущего, чтобы учитывать их в планировании военной стратегии. Тем не менее уже тогда предполагалось, что, когда бомбы будут созданы, их используют против Японии. В сентябре 1944 года Черчилль встретился с Рузвельтом, и они договорились о том, что, «когда бомба наконец будет готова, возможно, она <…> будет использована против японцев, которые должны будут понять, что эти бомбардировки не прекратятся до тех пор, пока они не капитулируют»[40].
Атомная бомба также сыграла важную роль в советско-американских отношениях. Между союзниками уже возникли трения и разногласия по ситуации в Восточной Европе, особенно в связи с Польшей. В Ялте Черчилль и Рузвельт согласились с тем, что Советский Союз станет доминирующей силой в Восточной Европе, хотя для видимости СССР заявил о своей поддержке Декларации об освобожденной Европе, в которой были обещаны «свободные выборы». Однако то, каким образом Сталин утвердил господство Советского Союза в Польше, обеспокоило даже Рузвельта. Черчилль начал давить на американского президента, говоря, что Польша должна стать прецедентом в отношениях между ними и русскими[41]. Но Рузвельт ответил Черчиллю, что не надо вступать в открытую конфронтацию со Сталиным. В своем последнем письме Черчиллю от 1 апреля Рузвельт дал такой совет премьер-министру Великобритании: «Я бы не стал раздувать проблему с Советским Союзом, потому что эти проблемы в той или иной форме возникают каждый день и большинство из них разрешаются сами собой. <…> Однако мы должны быть тверды, и пока что наш курс был правильным». Рузвельт умер на следующий день, однако, как пишет Арнольд Оффнер, «нет причин полагать, что он собирался вступать в конфликт со Сталиным из-за Польши или создавать антисоветскую коалицию» [Offner 2002: 28–30].