— Вот, паны-браты и вся наша вольная волюшка! Ты что мне, волчина позорный, сказал? — страдальческим голосом начал кликушествовать Торопыжка. — Я смотрю, так началась у наших вожаков большая любовь с блаародными, надоело им с нами, сиволапы…
Свистнул нож, и тело Торопыжки упало в костер.
«Прогресс в выполнении задания „Силовая поддержка“. К вам и вашим сподвижникам в деле переворота присоединилась 1 группа воинов».
Опа! Похоже, что брат Юр качественно обработал Брана и нашел необходимые аргументы и правильные слова, чтобы склонить его на свою сторону. И чего я даже не удивлен?
— Ксю, ну зачем? — Данут поморщился. — Ну болтал дурачок чушь, ну и болтал бы.
Невероятной красоты девушка, одетая в кожаную куртку и такие же штаны, выгодно подчеркивающие изгибы тела, грациозно нагнулась, шаловливо стрельнув глазами в мою сторону, и вынула нож из тела Торопыжки.
— Да ну его, надоел. Все орал, орал какие-то глупости, особенно как напьется. Добро бы хоть негромко, так ведь в голос. На меня постоянно таращился так, что вымыться хотелось. Ну, сколько можно? А это ты кого привел?
— Это Хейген, помнишь, я тебе рассказывал, как мы в храме от ходячих прятались.
Девушка наморщила лобик, явно силясь вспомнить. То ли вспомнила, то ли нет, но подошла ко мне и протянула руку:
— Я Ксантрия, сестра вот этого крепыша.
— Хейген, вольный лэрд из Тронье.
Рука у нее была крепкая и горячая.
— И впрямь благородный, — обернулась Ксантрия к сподвижникам. — Не ошибся дурачок.
Тела бедолаги у костра уже не было, его отволокли куда-то в кусты. Простота нравов, дети леса, живущие на стыке жизни и смерти.
— Кто тут благородный? — Из самого дальнего шалаша вылез здоровенный кучерявый мужик с усами, со здоровенной серьгой в ухе и в лиловой шелковой рубахе, застегнутой под горло. В зубах у него была дымящаяся трубка. — Откуда он здэсь и пачэму до сих пор жив?
— Я его привел, и раз жив до сих пор, значит, так надо, — сказал как отрезал Данут и полез в один из шалашей.
— Ксант, он, конечно, твой брат, — нехорошо глядя на меня, сообщил красотке подошедший к нам кучерявый мужик, который, надо думать, был четвертым из лидеров местной армии. Насколько я помню, звали его Ясмуга. Что меня в нем удивило — некоторые слова он произносил со смутно знакомым акцентом, некоторые нет. Забавно получалось. — Но в последнее время он нэмножко… Как это… Нэмножко слишком сильно думаэт, что он тут самый главный. Это в корне неверное мнение, нэ так ли, друзья мои?
Кучерявый махнул рукой с зажатой в ней трубкой в сторону остальных повстанцев. Те одобрительно зашумели, кое-кто даже зааплодировал.
— Тихо, тихо, спокойнее, товарищи, — помахал трубкой Ясмуга, успокаивая галдящих бунтовщиков. — Я так думаю, друзья, что мы всэ тут равны, а вот Данут, он пачэму-то думает, что нэкоторые из нас равнее, чем другие. И это сэрьезная ошибка, я бы даже сказал, что это не просто ошибка, это нэпростительная политическая близорукость. Возможно даже — прэступная. Нэ так ли, товарищ Вайлериус?
— Ох, ё! — восхитились повстанцы. — Как сказал, а! Ни фига не понятно, но явно по делу!