— Ничего, Микки, ничего… Не бойся, сынок, не бойся…
Алекс стоял, обнимая Микки, и загнанно дышал. Что он мог сказать ему еще? Что?! Они попали в какую-то передрягу, о которой он не узнал заранее, не прочувствовал опасность, не смог предотвратить! Он виноват, он знает, но что толку?! Он снова затравленно огляделся, прикрывая Микки от выстрелов щепы и наползающих веток. Плоскость достигла верха железобетонных фонарных столбов и теперь начала крошить их в муку. Во все стороны от ближайшего фонаря полетела щебенка, железная сердцевина вылезла из бетонной оболочки и пучком извилистых червей поползла к земле. Страшная буреломная масса налезала на Алекса и Микки со всех сторон. Если бы не прикрытие из сосен, они бы уже давно были исколоты, изранены, задавлены. Он отвел взгляд от лесного месива и бессильно и зло взглянул на гудящую черную плоскость. Крышка гроба…
— Что это такое, черт возьми! — закричал он. Что это за глупость, откуда?!
Плоскость опускалась.
Он взял Микки на руки, сделал несколько шагов вдоль сосны, растерянно постоял, повернул назад. Потом снова спустил сына на землю, зачем-то заглянул под ствол, а потом вдруг взял здоровенный сук, валявшийся под ногами, занес его, как копье, и заорал безжалостному днищу, которое было уже в двух метрах над их головами:
— Сволочь! Остановись!
Произошло невероятное. Яростный гул прекратился. Безобразное днище дернулось, замерло на месте и, как бы проседая в мягком ложе, подалось еще чуть-чуть вниз и остановилось. Лесная мясорубка мгновенно выключилась — мешанина стволов, ветвей и сучьев обездвижилась, звуки лесоповала смолкли, только кое-где скрипели согнутые в дугу деревья, шуршали проваливающиеся вниз ветви. Установившаяся тишина надавила на уши.
Алекс превратился в неподвижную статую. Он выкаченными глазами смотрел вверх и не верил. И боялся пошевелиться: ему казалось, что стоит сделать одно движение, как замершая махина рухнет вниз.
— Па-ап! — раздался плачущий голосок Микки. Алекс осторожно повернулся к сыну и снова задрал голову — ничего не произошло: над ними на уровне потолка простиралась черная поверхность, которая несколько секунд назад превратила в кучу щепы городской лесопарк.
— Она больше не опустится?
Алекс почувствовал, как спадает неимоверное напряжение, расслабленно опустил плечи и подошел к сыну. В фиолетовом свете его лицо казалось мертвенно-бледным. Алекс присел перед ним на корточки, вынул из кармана шорт платок и вытер испачканное личико малыша.
— Нет, Микки, не волнуйся. Сейчас пойдем домой.
— А она нам не помешает?
«„Она“, — рассеянно подумал он, — скорее „оно“… Хотел бы я знать, что нам теперь помешает, а что поможет!»
— Нет, не помешает. У тебя ничего не болит? Нигде царапинок нет?
— Не-ет. А ты возьмешь меня на ручки?
— Конечно. Вот только найду проход среди деревьев и возьму.
Алекс вдруг заметил, что стоит босиком — ну конечно, разве он мог бы бежать в шлепанцах!
Он посмотрел на грязные, рассеченные мелкими порезами ступни и снова ощутил, как неимоверно устал — как гудят мышцы ног, ноют плечи. Он закинул руку назад и осторожно потрогал лохмотья майки на спине. Под ними саднили и зудели глубокие ссадины. Алекс опустился на ближайшую ветку, сморщился от боли и устало уронил руки между колен.
— Сейчас, малыш. Папака немного отдохнет, и двинемся. Иди сюда…