Итак, в целях превращения Англии в мастерскую мира, а других стран — в колонии или сырьевые придатки, была начата грандиозная идеологическая и пропагандистская компания. Наиболее активным деятелем в этой компании был Ричард Кобден, в молодости прошедший путь от коммивояжера до купца и промышленника. Сначала было сломлено сопротивление внутренних противников свободной торговли в Англии, в том числе партии консерваторов (тори) и чартистов, представлявших интересы английских рабочих. Затем, в 1846 г., Кобден буквально переехал жить на континент, где в течение 13 лет переезжал из одной европейской страны в другую, агитируя за свободную торговлю ([88] рр.11–12, 28–30). Одновременно по своим каналам такую же пропаганду в Европе вели английский парламент и британские торговые ассоциации. Кроме того, в ряде стран были основаны общества свободной торговли, которые иногда возглавлялись англичанами же — например, в Германии. И вот результат: как пишет экономический историк П.Байрох, «под влиянием этих групп давления и иногда также под более прямым влиянием британцев, большинство европейских государств провели у себя сокращение таможенных тарифов» ([88] р. ЗО).
И как бы совершенно случайно — параллельно с этой грандиозной кампанией борьбы за свободу торговли в Европе начали появляться новые исторические концепции, начисто отвергавшие все, что существовало ранее в истории и предлагавшие чуть ли не переписать ее заново. Самой знаменитой из этих новых концепций стал марксизм, появившийся одновременно с началом «крестового похода» за свободную торговлю — в конце 1840-х годов[199]. До появления и распространения марксизма все историки писали о капиталистах и капиталистических отношениях как о чем-то вполне естественном, что существовало во все времена. И капитал также существовал во все времена — эффективное сельское хозяйство в Древнем Вавилоне и Древнем Риме не было бы возможным без больших вложений капитала в ирригационные системы. В.Ключевский, вряд ли всерьез читавший Маркса (если вообще читавший), писал о капиталистах и о власти капитала в Киевской Руси ([27] XIV). Т.Моммзен (который работал над своими книгами еще до выхода трудов Маркса) и М.Ростовцев писали о капиталистах и капитализме в Древнем Риме и Древней Греции ([40] с.537; [48] с.51). Маркс все эти идеи перевернул с ног на голову, заявив, что капитализм возник только с появлением капиталоемкой промышленности во второй половине XVIII века — тезис, с самого начала противоречивший фактам[200] — и что одновременно с его появлением возникли совершенно новые классы, ранее не существовавшие: капиталистов и промышленного пролетариата, — а все, что было до того, не имеет никакого значения для современной истории и современной жизни. И, не особенно задумываясь, все, что было до XVIII века, назвал «феодализмом», а что было еще раньше (где-то до V века — «рабовладельческим способом производства»). Правда, спустя некоторое время, немного разобравшись в историческом материале, он опять начал менять и тасовать названия «способов производства» и «измов»: дескать, помимо «рабовладельческого», «феодального» и «капиталистического», существовал еще и «античный», и «восточный», и «германский» способ производства как самостоятельный, отличный от первых трех ([37] с. 157; [36] с. 462–469). То есть фактически Маркс опроверг самого себя.
Но кому интересна проснувшаяся историческая ответственность автора, которого уже избрали символом новой веры? Эти исторические откровения Маркса не были опубликованы и, вполне возможно, ему просто не позволили их опубликовать: как говорится, мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Уж очень стройной и простой до сих пор смотрится эта марксистская концепция, которую де факто до сих пор поддерживают все авторитетные западные исторические школы и которая легла в основу школьного преподавания истории во всем мире. Чего проще: ровно в таком-то году «рабовладельческий строй» сменился «феодализмом», а затем — в соответствующем году — «капитализмом». И главное — никому не придет в голову сравнивать процессы, происходившие в разные периоды и выявлять какие-то там закономерности: как можно сравнивать рабовладельческий или феодальный строй с капитализмом. И не беда, что десятки историков, да и сам автор данной теории впоследствии, эту примитивную схему опровергли, и доказали совсем другую схему: можно просто удалить этих историков из библиографии, и дело с концом. Или «не посоветовать» вообще публиковать свои идеи, как в приведенном мной выше примере с Е.Домаром. Кстати, если бы в СССР, из уважения к К.Марксу, в 1939 г. не решили опубликовать его поздние рукописи, то никто бы и не узнал, что сам автор марксистской исторической концепции в зрелом возрасте пересмотрел свои ранние взгляды на ход мировой истории.
Роль марксистской исторической концепции в сегодняшнем школьном преподавании истории на Западе хорошо иллюстрирует следующий пример. Когда И.Валлерстайн начал изучать мнения историков о Французской революции 1789 г., то он с удивлением обнаружил, что они кардинально расходятся с тем, чему его самого в свое время учили в школе и колледже. Оказалось, что большинство историков уже давно пришли к выводу, что Французская революция была никакой не буржуазнодемократической революцией, как ему преподавали в (американской) школе, а по своей направленности и движущим силам была антикапиталистической, то есть ничем не отличалась от Русской революции 1917 г. Да и по своим результатам в ней не было ничего буржуазно-демократического ([212] рр.34–51). К тому же, как отмечает И.Валлерстайн, «к XVIII веку Франция уже не была феодальной страной в любом сколько-либо значащем смысле этого слова»; и далее он объясняет распространенность тезиса о Французской революции как «буржуазной революции» не чем иным, как «марксистским наследием» ([212] рр.40, 50). Таким образом, можно констатировать, что «марксистское наследие» глубоко укоренилось не только в школах и вузах бывшего СССР, где марксизм был частью официальной идеологии, но и
У меня нет возможности подробно остановиться сейчас на истории возникновения марксизма и на других основных элементах его исторической и социальной концепции (см. вторую книгу трилогии: [31] и. 18.2). Могу лишь констатировать, что они также были опровергнуты историками. Выше уже говорилось о том, как историки или сама история опровергли тезисы о «рабовладельческом способе производства» и о пролетариате как особом классе — спутнике капитализма, возникшем в XVIII веке. Но точно так же историками на основе анализа массы исторических фактов были опровергнуты тезисы Маркса о «первоначальном капиталистическом накоплении», о возникновении капитализма лишь в XVIII веке, о «буржуазных революциях» при переходе от феодализма к капитализму и т. д. Интересен еще один факт: Маркс, этот «вождь пролетариата» и «защитник интересов рабочего класса», был еще и ярым сторонником идей Адама Смита[201], и выступал за свободу торговли (см. Комментарии в конце главе). Конечно, можно удивиться: как ему удавалось это совмещать, учитывая, что почти все организованные объединения рабочих того времени (до появления марксистских организаций) выступали против свободной торговли, которая ассоциировалась с безработицей и наступлением на права трудящихся ([88] рр.129, 132–133). Хороший пример того, как это удавалось, дает выступление Маркса в 1848 г., в котором он указал, что свобода торговли приводит к обнищанию менее развитых стран и к снижению заработной платы рабочих развитых стран до самого минимального уровня, необходимого для поддержания жизни рабочего, или даже еще ниже. А в заключение сказал: «… система свободной торговли действует разрушительно. Она вызывает распад национальностей и доводит до крайности антагонизм между пролетариатом и буржуазией. Одним словом, система свободной торговли ускоряет социальную революцию. И вот, господа, только в этом революционном смысле и подаю я свой голос за свободу торговли» ([34] с.418, 414–417). Как видим, К.Маркс прекрасно осознавал те социально-экономические последствия, к которым приведет свободная торговля. Но при этом «защитник трудового народа» вряд ли беспокоился о том, что большинство рабочих, которых он сознательно обрек своими высказываниями на нищету и безработицу (а все социал-демократы и другие сторонники марксизма после этого стали выступать за свободу торговли, в пику профсоюзам рабочих: [88] рр.131–133), могут никогда не дожить до осуществления той прекрасной коммунистической сказки, которую он им обещал, сам имея о ней весьма туманное представление.
Интересно отметить, что, несмотря на опровержения исторической концепции Маркса историками, после появления марксизма многие теоретики капитализма и свободной торговли сразу же безоговорочно приняли эту концепцию и стали яростно отрицать, что капиталистические отношения имели место до XVIII века. Известный немецкий экономист-теоретик В.Зомбарт писал на рубеже XIX и XX веков о некапиталистической природе экономики средневековья и о том, что жившие в ту эпоху бизнесмены не были «настоящими», изображая их то робкими, то скупыми, то невежественными. Но два ведущих специалиста по истории итальянского средневековья, Р.Дэвидсон и Х.Зивкинг, выступили с критикой его работ и заявили, что в городах северной Италии в XIII–XVI вв. развивался самый настоящий капитализм с настоящим классом капиталистов-бизнесменов. После такой отповеди Зомбарт сразу пошел на попятную и признал свою неправоту ([104] р. 163). Одновременно с Зомбартом целый ряд других авторов (Родбертус, Бюхер и другие) выступили с критикой прежних исторических взглядов на античность, утверждая, что там не было никаких капиталистических отношений, а экономика была основана на натуральном хозяйстве. И получили ответ со стороны известного немецкого историка Эда Майера, который заявил, что такое представление об экономике античности не имеет ничего общего с теми знаниями об античности, которые накоплены историками ([160] S.81–89).
Спрашивается — почему в течение всей кампании борьбы Великобритании за либерализм в торговле, начавшейся в 1840-е годы и продолжавшейся до начала XX века, не прекращалась критика существующей исторической концепции? И почему эта критика исторической концепции, начатая экономистом-либералом Юмом, неизменно велась также экономистами-либералами — Марксом, Энгельсом, Зомбартом, Родбертусом и т. д.? Может ли это быть простым совпадением, в любом случае очень странным? Для того чтобы это понять, нужно определить основное направление этой критики. Совершенно очевидно, что оно состояло в том, чтобы объявить анахронизмом все прошедшие исторические эпохи и объявить о начале новой эры, в которой (само собой разумеется) все должно было быть по-другому, не так, как в предыдущие эпохи. Поэтому никакие выводы, вынесенные в отношении предыдущих эпох, не годились для этой новой капиталистической эры, эры свободной торговли. И особенно не годились выводы, сделанные писателями-меркантилистами — ведь они были сделаны применительно к «докапиталистическому», «феодальному» обществу, где все якобы было совершенно по-другому. Тем более не годились параллели с упадком античного общества — ведь оно было «рабовладельческим». Таким образом, ничто не должно было мешать английскому капиталу реализовывать свою мечту о превращении Великобритании в мастерскую мира, а другие страны — в поставщиков для нее сырья и рабочей силы. И ничто не должно было мешать торговцам и финансистам Англии и других стран Запада наживаться на свободной торговле, тем более что от открывшихся спекулятивных возможностей (с одной стороны, появление дешевых видов транспорта — пароходов и паровозов, а с другой стороны, существование огромной разницы в ценах между странами) и от ожидаемых от свободной торговли баснословных прибылей у этих торговцев и финансистов уже захватывало дух. В этой связи можно вспомнить характеристику свободной торговли, данную И.Валлерстайном, который писал, что, в отличие от протекционизма, играющего важную роль в достижении государством долгосрочных преимуществ, свободная торговля служит «максимизации краткосрочной прибыли классом торговцев и финансистов» ([210] р.213).
Как мы уже знаем, этим планам не вполне было суждено реализоваться. Верхушка США, пережив гражданскую войну 1861-65 гг., решила прекратить эксперименты с «максимизацией краткосрочной прибыли» и вернулась к жесткой протекционистской политике, в результате к концу столетия страна превратилась в мощнейшую державу и в несколько раз по экономическим показателям обогнала Великобританию. А с недавней «мастерской мира» свободная торговля, как уже говорилось, сыграла плохую шутку: она превратилась в депрессивную страну, как в экономическом, так и демографическом отношении. Когда же провозглашенная «новая эра» — эра капиталистической свободной торговли закончилась Великой депрессией и всеобщим возвратом к протекционизму, то пыл сторонников пересмотра исторических концепций также угас. В 1930-е — 1950-е годы мы уже не видим попыток нового пересмотра истории. Наоборот, все большая критика раздавалась в этот период в адрес Маркса и его исторической концепции. Как писал
Ч.Уилсон в 1970-е годы, историческая концепция Маркса настолько сильно разошлась с историческими фактами, что для ее сторонников возник риск серьезной «конфронтации между теорией и фактами» ([86] р.6).
Надо сказать, что к тому времени западная историческая наука совершила большой рывок. Начали появляться и анализироваться археологические данные с использованием современных методов датирования и воссоздания утраченных объектов или веществ по сохранившимся элементам, данные аэрофотосъемки и т. д., что позволило сделать много удивительных открытий. С учетом массы новой достоверной информации, ряд историков заявил о том, что в античности действительно произошла демографическая катастрофа, еще целый ряд историков стали указывать на материалы, подтверждающие необыкновенные размеры торговли и специализации производства в античности. Примерно такие мнения — и о демографических кризисах, и о развитии рыночных и капиталистических отношений — стали высказывать историки, изучающие средневековье[202]. И те, и другие мнения и данные выше уже приводились. Могли бы найтись и те, кто захотел бы увязать эти демографические кризисы и экономические процессы между собой. Ведь, как писали К.Хеллеинер и Ч.Уилсон, наибольшие открытия в экономикоисторической науке можно ожидать именно в области изучения взаимозависимости экономических и демографических тенденций ([215] р.361).
Но такого рода открытия не сулили ничего хорошего сторонникам свободной торговли и глобализации. Они бы лишь подтвердили то, что и так многие грамотные люди знали или подозревали: что свободная торговля приносит странам не процветание, а упадок и деградацию. Поэтому одновременно со стартом новой кампании за свободу торговли требовался и новый крестовый поход против истории — и он начался в 1960-е -1970-е годы. Именно с этого времени начали появляться в массовом количестве работы, которые в сущности повторяли идеи первого поколения «крестоносцев» — Маркса, Зомбарта, Родбертуса и т. д. Но на этот раз авторами этих работ выступали уже не либеральные экономисты или просто некие новые авторы, идеи которых затем опровергали именитые историки. Опыт первого крестового похода был в полной мере учтен. Авторами теперь уже нередко выступали сами именитые историки. Наиболее ярким примером может служить выступление группы античных историков Кэмбриджского университета в 1960-е — 1980-е годы с новой экономической концепцией античности. По существу, эта концепция мало отличалась от взглядов Родбертуса, раскритикованных Э.Майером в начале XX века. Они предлагали считать экономику античности не тем, чем ее считали большинство историков, а полунатуральной экономикой, где почти не было международной торговли. При этом никаких веских доказательств этой точки зрения не приводилось, наоборот, они сами приводили целый набор доказательств обратного, но при этом настаивали на своей точке зрения ([203] pp.xii-xxi). Разумеется, большинство их коллег с ними не согласились ([213] рр.87-102). А итальянский историк А.Карандини даже едко написала, что сотрудники кафедры античной истории Кэмбриджского университета издают «боевой клич» против любого упоминания о расцвете коммерческого капитализма в античном мире ([203] рр. 156–157). Да, доспехи крестоносца трудно спрятать под мантией ученого.
Примерно в то же время М.Финли, руководитель указанной кафедры Кэмбриджского университета, выступил с другой идеей. Он предложил вернуться к теории К.Маркса о «рабовладельческом строе» в античности и заявил, что историки усвоили неправильные взгляды на рабство, раскритиковав при этом около двух десятков исторических трудов, в том числе классические произведения о рабстве Э.Майера и А.Валлона ([116] рр.32–63). На этих идеях К.Маркса и М.Финли я уже выше останавливался, поэтому оставлю их здесь без комментариев. Любопытно лишь отметить, что опять проповедовались исторические идеи Маркса, про которые еще М.Ростовцев писал в 1941 г., что они давно опровергнуты историками ([189] р. 1328), и от которых даже сам Маркс при жизни отказался. Среди историков в целом предложение М.Финли вернуться к идеям Маркса было воспринято достаточно прохладно, не считая, по-видимому, опять его подчиненных из Кэмбриджского университета. Но зато это было с энтузиазмом воспринято американским телевизионным каналом исторических программ Discovery Civilization. В одной из передач этого канала, транслировавшейся в 2005 г., утверждалось, что в Римской империи около 200 г. н. э. было 10 миллионов рабов. Тем самым канал Discovery Civilization сильно «переплюнул» самого М.Финли, который называл цифру всего 2 миллиона, да и всех других историков, у которых, по самым смелым оценкам, эта цифра никак не выходила больше 3 миллионов, и никак не в 200 году, а в период поздней Республики в I в. до н. э. ([116] р.80) Кстати, в подготовке указанной программы Discovery Civilization принимали участие сотрудники того самого Кэмбриджского университета.
Одновременно с наступлением на экономическую историю античности, началось наступление и на ее демографическую историю. Вспомним — два столетия назад кампания за свободу торговли, начатая Д.Юмом, тоже сопровождалась атакой на демографическую историю. И сейчас повторилось нечто очень похожее: было заявлено, что почти все данные, полученные о демографии в античности, недостоверны и дают неправильную картину. Поэтому их нельзя принимать во внимание, и лучше отказаться вообще от каких-либо однозначных суждений ([178] рр.58, 69–70). И одновременно с таким заявлением все исторические демографы и историки, как по команде, начиная с 1990-х годов стали писать, что хотя все демографические данные эпохи античности свидетельствуют о непрерывном демографическом кризисе и сокращении населения, но это указывает лишь на несовершенство имеющихся данных, а вовсе не на то, что так и было в действительности ([114]; [213] рр. 139–142).
Можно привести также примеры, когда археологические исследования вообще были заморожены, по-видимому, для того чтобы избежать появления новых нежелательных данных о демографическом кризисе в античности. Так, итальянские власти заморозили исследования сотен скелетов, обнаруженных еще в XIX веке во время раскопок Помпей. Эти скелеты принадлежат людям, умершим в Помпеях в момент извержения Везувия в 79 г. н. э., и их изучение могло бы дать, как пишет Д.Расселл, представительную картину римского общества того времени ([190] р.39). Однако, несмотря на призывы историков и демографов ([190] рр.4–7, 39), этот запрет до сих пор не был снят, хотя материальные затраты на проведение такого исследования были бы смехотворно малы и не идут ни в какое сравнение с теми огромными суммами, которые в целом тратятся на Западе на историю и археологию. Впрочем, нетрудно догадаться о причине этого запрета. Исследования скелетов могут лишь подтвердить ту картину демографической деградации в Древнем Риме, которая известна из других источников. А это может помешать глобализации, вызвав нежелательные параллели между событиями, произошедшими в античности и происходящими в Европе в настоящее время.
Но запретные темы в западной науке не ограничены лишь историей, в том числе экономической и демографической. Они в полной мере касаются и экономики. В XX веке появилось множество всевозможных экономических гипотез и концепций, пытающихся описать труднообъяснимые экономические явления, в том числе, например, теория длинных циклов известного русского экономиста Кондратьева. Она говорит о возможности существования длинных экономических циклов (длиной 80 или более лет), в конце которого наступает очередной всеобщий кризис. С момента появления этой теории она много раз исследовалась, приводились многочисленные комментарии и предлагались самые разные причины длинного цикла Кондратьева. Самые разные, кроме наиболее очевидных причин, связанных с циклами глобализации — то есть с периодами интенсивной международной торговли. И никогда западными экономистами в гипотезах длинных циклов не анализировались те показатели, которые, как было показано выше, и определяют на самом деле этот длинный цикл: изменение уровня таможенных пошлин, неравномерность распределения доходов в обществе, степень монополизации, а также демографические волны. Хотя в принципе любой объективный экономический анализ покажет наличие таких волн за последние 4–5 столетий.
Таким образом, несмотря на то, что вся нынешняя западная идеология построена на восхвалении глобализации, никто из западных экономистов никогда всерьез не рассматривал это явление — с цифрами и фактами в руках, используя данные по крайней мере нескольких последних столетий. Итак, мы видим, что человечеству навязан совершенно незнакомый и неисследованный путь развития (глобализация), который, вполне возможно, ведет его к пропасти. И наложено жесткое табу на любые исследования этого пути. Ничем иным невозможно объяснить отсутствие серьезных попыток со стороны западных экономистов рассмотреть развитие глобализации даже за последние несколько столетий, не говоря уже о средневековой и об античной глобализации, поскольку, как указывалось выше, само существование глобализации в истории Европы (начиная с XII века) было еще в 1970-е годы обстоятельно рассмотрено и доказано И.Валлерстайном.
Но запрет наложен не только на исследование глобализации. Он распространяется вообще на любые серьезные экономические исследования влияния протекционизма и свободной торговли на экономическое развитие государств. В качестве примера можно привести экономическую конференцию, которая состоялась под эгидой Международной экономической ассоциации в 1963 г. Она была посвящена вопросам первоначальной индустриализации — то есть, говоря простым языком, каким образом отсталая аграрно-сырьевая страна превращается в промышленно развитую. Тема эта весьма актуальна сегодня, и не только для тех стран, где никогда не было промышленности, но и для тех, где произошла деиндустриализация — как, например, в странах бывшего СССР. В конференции приняли участие около 40 ведущих экономистов и экономических историков из разных стран, впрочем, с преобладанием представителей англоязычных стран. Казалось бы, если цель конференции — разобраться в причинах индустриализации (или ее отсутствия), то важно изучить роль разных факторов, в том числе и такого, как наличие или отсутствие протекционизма. Но нет: в 500-страничном труде, вышедшем по итогам конференции, слово «протекционизм» не встречается ни разу [109]. А, например, доклад Д.Норта об индустриализации США в XIX веке, который почти полностью соответствовал статье, опубликованной им одновременно в другом издании, уже не содержал ни одного упоминания об американском протекционизме, которых так много было в той статье ([109]; [87] II, рр.680–681). Конечно, такой своеобразный подход к организации научных дискуссий вполне можно объяснить сложившейся в то время политической ситуацией. Указанная конференция проходила накануне Кеннеди-раунда (1964–1967 гг.), где США собирались бороться с протекционизмом Западной Европы и добиваться снижения ими импортных пошлин. Речь шла о сотнях миллиардов долларов, которые США в дальнейшем могли получить в виде экспортной выручки и прибыли, или, соответственно, не получить. Поэтому американскому руководителю данной экономической конференции — профессору В.Ростову — вряд ли удалось бы, даже при всем желании, опубликовать выступления каких-то экономистов, ставящих под сомнение идеи свободной торговли.
Тем не менее, кое-какие мнения на этот счет на конференции все-таки были высказаны. Японский профессор С.Цуру заявил в своем выступлении, что Япония являет собой особый пример индустриализации, поскольку она была проведена в условиях всего лишь 5 %-й таможенной защиты. Это был предельный уровень импортных пошлин, наложенный на нее государствами Запада ([109] р.142). А немецкий профессор Фишер выступил с комментарием, что, таким образом,
У меня нет возможности в рамках этой книги рассматривать особенности индустриализации разных стран. Могу только отметить, что, как следует из проведенного выше анализа, и Швейцария, и Япония в период индустриализации в XIX веке еще имели естественный протекционистский барьер, который и до этого им служил хорошей защитой от глобализации. У Швейцарии таким барьером по-прежнему, до развития массового автомобильного транспорта, служили горы. А у Японии до появления современных скоростных крупнотоннажных судов таким барьером должны были служить расстояния: 15000 км отделяло развивавшуюся японскую промышленность от ее основных конкурентов, расположенных в Западной Европе и на восточном побережье США. Поэтому совсем не случайно именно Швейцария и Япония стали теми двумя единственными странами из нескольких десятков промышленно развитых стран Запада, которым удалось провести индустриализацию в условиях низких таможенных пошлин.
В целом мы видим, что в западной исторической и экономической науке образовались огромные запретные территории, которые со временем разрастаются и приобретают угрожающие размеры, грозя похоронить и историю, и экономику как науку вообще. Сегодня в американской исторической науке, как видим, уже вообще не принято произносить слова «упадок» и «кризис», а в экономической науке — слово «протекционизм», кроме как в ругательном смысле. В этой связи давно назрел вопрос о том, что другие страны должны, наконец, перестать безоговорочно верить тому, что написано западными историками и экономистами, даже если речь идет об истории или экономике стран Западной Европы и США, и начинать создавать свою историческую и экономическую науку, свободную от запретных тем и искажений (в том числе и от марксистского наследия).