— Даю одиннадцать! — как–то дёшево… меня за полторы сотни, а её — за десяток? Это как считается, сексизм или расизм?

— О, здравствуйте, господин Иан! Рад, что вы почтили нас сегодня своим присутствием! Одиннадцать серебряных монет за гномиху от господина Иана раз!..

Твою–то мать… аукцион рабов! Меня сейчас продадут как какую–нибудь корову! Глаза забегали в поисках способа побега, но стоящие по бокам от меня амбалы рушили любой мало–мальски адекватный план, какой я только мог придумать.

— Не пытайся сбежать, не получится, — явно заметив панику на моём лице, произнёс толстяк. — Все охранники в моём заведении — минимум Омеги. Даже если рассказ Алилы правда, и ты действительно в одиночку завалил Омегу–упыря, сразу с десятком воинов тебе точно не сладить. К тому же у многих сегодняшних гостей есть сильные телохранители, некоторые из них даже маги. Тебе некуда деваться. Однако я не хочу, чтобы ты портил мне финал аукциона. Будь умничкой, постой смирно и позволь мне продать твою первую связь. А если хочешь по–плохому — я позову кое–кого, и ближайший час ты проведёшь под печатью паралича. Так и так всё закончится в мою пользу. Так что, мы договорились?

И ты тоже сволота! Сволота–свинота, как же мне хочется повыдергать твои оставшиеся волосёнки! Ладно, терпение… терпение… пока от меня ждут побега, бежать действительно вряд ли получится. Пока что правильно было подыграть, а геройствовать уже когда в этом будет смысл.

— Договорились.

— Очень рад это слышать. А теперь постой смирно, твоя очередь подойдёт минут через десять.

На самом деле оказалось даже быстрее. После того, как ту самую гномиху всё–таки продали за четырнадцать серебряных, были ещё три девушки и один парень, ушедшие в среднем за пять–десять серебряных монет. В голову пришла мысль, что такая цена даже за самого захудалого раба была слишком уж мала. Ну, сколько могла весить серебряная монета? Грамм двадцать, может быть. Десять таких — это двести граммов. Если считать на земную валюту… за такие деньги, вероятно, даже средненький смартфон вряд ли можно было бы купить. А тут — человеческая жизнь. Хотя, конечно, может, в этом мире у серебра была иная цена…

— Давай, твоя очередь, — толстячок оторвал меня от размышлений о курсах валют. Я машинально кивнул и зашагал к лестнице на сцену, но неожиданно мне на плечо легла рука бугая, а над ухом раздался, похожий на гром, приговор: — Ты куда в таком виде собрался? Снимай с себя всё, как покупатели смогут оценить товар?

Ах ты ж сука… Сорвал рубаху, спустил шаровары… тапочки хотел оставить, против этого толстяк вроде не был, но потом понял, насколько по–идиотски это будет смотреться, так что сбросил и их. Если уж позориться перед толпой народу — то по полной.

Зал, и правда, был похож на театральный. Была даже ложа, скрытая в полутьме приглушённых ламп, и мне показалось, что оттуда на меня кто–то пристально и изучающе смотрит. Впрочем, когда выходишь в костюме Адама на сцену, очевидно, тебя будут разглядывать… А подавитесь! Как говориться, снявши голову, по волосам не плачут. В моём случае, снявши шмотьё. Вышел на сцену, встал рядом с аукционистом и упёр руки в боки, с вызовом осматривая зал. Тем временем аукционист уже во всю меня расхваливал.

— Последний лот сегодняшнего аукциона! Редкий, я бы даже сказал, уникальный товар, который подойдёт только для особых ценителей. Не смотрите на его дряблую фигуру, этот парень — настоящий самородок! А всё потому, что у него до сих пор не заключено ни одного договора! — По залу прошёлся удивлённый шёпоток. Что эти слова значили, я понимал, речь шла о трёх строчках: «Отсутствует» в моей основной статистике. Но вот почему все эти люди так этому удивлялись, я решительно не мог понять. — И сегодня у одного из вас появится возможность первым внести своё имя в его связь! Торги начинаются с пяти серебряных!

Ух ты… а за предыдущего парня в целом пять отдали… погодите, какие пять? Меня же купили только за полторы сотни! Так, стоп… я что, злюсь из–за того, что за меня мало просят? Дожили…

— Даю пять! — руку подняла высокая дама во втором ряду.

— Даю шесть! — изящная эльфийка ближе к выходу из зала.

— Семь! — сидящая в первом ряду гномиха с повязкой на глазу и порванным ухом.

Да я прямо нарасхват… и, да простит меня моя совесть, попасть в рабство к одной из этих красоток я бы не отказался… даже к гномихе, чего уж там, хоть сама она была маленькая, но фигура у неё ой–ёй–ёй…

— Даю десять! — раздался из той самой ложи чей–то визгливый голос. Мужской голос. Твою–то мать!

— Одиннадцать! — гномиха вновь подняла руку.

— Двенадцать!