Сглотнув, пацан заплакал и покачал головой.

— Ребенка увести в телегу, напоить чаем, потом разберемся, — велел я.

Казаки выполнили приказ.

— Слишком я строг был к сыну моему, — вздохнул щеголь. — Да только как лучше хотел, чтобы человеком вырос, а не голытьбой…

Повинуясь моему жесту, казак прервал акт юродства ударом под дых.

— Пойдемте, посмотрим, — махнул я рукой и пошел в дом.

Пентаграммы, столы для спиритизма, рукописи на непонятном языке, перевернутые кресты на стенах — улик оказалось предостаточно. В кабинете хозяина, в столе, нашелся журнал учета гостей, восемь тысяч рублей наличностью, запас морфия и некоторые драгоценности — это мы забрали с собой, часть пойдет на компенсации пострадавшим и премии казакам, и вернулись во двор.

— Говори, к кому обращался за наймом охраны, — велел я щеголю. — А ты, надо полагать, белошвейка?

Эвфемизм.

— Я по любви! — гордо ответила она.

— Увести в околоток, оформить занятие проституцией в обход законов, — не проникся я аргументом.

Дама покинула сцену.

— Рассказывай, мракобес, к кому обращался за охраной и где этого деятеля можно найти, — повторил я хозяину дома.

— Темно было, лица не видел, — отвел он глаза. — А настоящее имя кто скажет?

— Сломай ему мизинец, — велел я казаку.

Неприятный хруст сменился не менее неприятным воплем, и мы с мужиками перекрестились. Дьяки тихонько затянули молитву. Сердобольный у нас народ все же.

— Я жду.

— Смилуйтесь, Ваше Императорское Высочество! Они же меня удавят! — взмолилась жертва пыток.

Неприятно и очень негуманно, но если его отправить в околоток для нормальных допросов, инфа успеет разойтись, а банда — залечь на дно.

— Второй мизинец, — велел я.