— Успокойся, я тебе новую ефимку дам, — пообещал я.

— Пять.

— Две, и это последнее слово, — начал торговаться я, памятуя поразительную алчность старика.

— Тогда счастливо оставаться, — обиженно произнес Леший и неизвестно как (кругом было болото) громко затопал ногами, имитируя уход.

— Будь здоров и скатертью дорога, — в тон ему ответил я.

— Дедушка, миленький, не уходи! — вдруг плаксиво вмешалась в разговор Ульяна. — Дядя Алеша хороший, добрый, он даст тебе ефимок!

— Жулик он, твой дядя! — сердито оборвал ее Леший. — Четыре ефимки, иначе точно уйду!

Леший опять затопал на месте ногами.

— Грабь, живоглот! Три, и ни полушки больше!

Мне стало необыкновенно легко и весело. Присутствие старого скопидома гарантировало решение многих нерешаемых проблем, и торговался я с большим удовольствием, глупо улыбаясь в темноте.

— Видала внучка, каков вор! Ему двух денег к трем ефимкам добавить жалко! — апеллировал теперь к Ульянке Леший.

— Одну добавлю, и это мое последнее слово!

— Ладно, тать, грабь бедного старика! — наконец сошелся он в цене. — А теперь все идите за мной.

— Эй, дед, что значит пошли, мы же ничего не видим! — запротестовал я.

— По гнилушкам идите, они дорогу укажут, — распорядился старик и, по своей привычке, внезапно исчез.

Мы вновь одни остались в пустом, сыром лесу. Наталья Георгиевна, как поднялась, так и стояла, прижавшись ко мне. А я, видимо, по рассеянности, так и не убрал руку с ее груди. Однако действительно нужно было отсюда уходить.

— Ульянка, помоги Борису, — распорядился я. Потом одной рукой прижал к себе дочку, другой взял под руку маму и сделал первый шаг с нашего сухого «плато». Светящиеся призрачным светом гнилушки образовали что-то вроде тропинки. Идти было по-прежнему нелегко, но ноги скоро перестали тонуть в хлюпающей жиже, и продвигались мы довольно быстро.

Впрочем, идти далеко и не пришлось. Вскоре впереди мелькнул свет и мы вышли ко вполне приличному дому, стоявшему прямо между деревьев. Начинался ранний весенний рассвет, и дом уже можно было разглядеть вполне отчетливо. Был он высокий, рубленный и значительно больше обычной крестьянской избы. Стоял, как это делается на севере, на высокой подклети, и потому казался больше, чем был на самом деле.

Светящаяся дорожка довела нас прямо до высокого крыльца.

Женщины были испуганы и заинтригованы. Мои не очень связные объяснения, откуда я знаю «лесного старичка», не удовлетворили. Хорошо хоть вера в чудо, да еще в это дремучее время, была у них сильнее страха.