Практически любой юный студент-естественник когда-нибудь фантазировал о том, как получит Нобелевскую премию. Эта премия глубоко укоренилась в популярной культуре не только как свидетельство великого открытия, но и как символ величия ее обладателя. Но когда мы взрослеем, фантазии быстро уступают место реальности. Лишь считанным из ученых когда-либо доводится общаться с нобелевскими лауреатами. Поэтому никто не заходит в какую-либо дисциплину, сразу нацеливаясь на крупную награду, скорее молодыми людьми движут любопытство, интерес к проблеме (ее прикладная сторона или польза для мира), а в более прагматичном ключе – карьерные перспективы.

Тем не менее ученые – тоже люди, они могут быть амбициозны, им присущи состязательность и жажда признания. Вместо того, чтобы прививать позицию, что работа – это награда сама по себе, научное сообщество подпитывает в человеке желание ощущать себя выдающимся на фоне коллег, практически на каждом этапе работы, начиная с первых учебных премий и престижных стипендий. Позже ученые жаждут, чтобы их избирали в национальные академии наук, что привело бы их к еще более грандиозным премиям. Это – темная сторона естественного человеческого желания чувствовать уважение со стороны коллег. Но все эти премии достаются лишь считанным единицам, сотрудникам элитных институтов у влиятельных наставников с широкими связями – тем, кто зациклен на признании и славе.

Апогей всего этого – Нобелевская премия, но надо признать, что ее редко получают незаслуженно. Существует множество малоизвестных премий, и можно подумать, что каждая из них обеспечивает признание для множества ученых и открытий.

Но различные премии зачастую достаются одним и тем же людям – широко известным маститым ученым. Часто один комитет присуждает первую награду в новой дисциплине, а потом другие премирующие органы перестраховываются, поступая аналогично. Более того, основной мотив комитета – прославить себя и саму премию, а не отметить лауреата, выбрать хорошие примеры для подражания или подчеркнуть интересные разработки в не самых модных областях. Поэтому многие из этих комитетов оценивают собственную успешность в зависимости от того, сколько их лауреатов впоследствии получили Нобелевскую премию.

Как Нобелевская премия приобрела такой статус? Ее учредил шведский химик Альфред Нобель, который изобрел динамит и превратил его в успешную индустрию. Беспокоясь о своем наследстве, он решил, что основная часть его колоссального состояния должна пойти на несколько премий. Три премии по естественным наукам – физике, химии и физиологии или медицине – должны были вручаться в Швеции, как и премия по литературе. Особняком стояла премия мира, которая вручается в Норвегии. Премию по математике он не учредил.

Время вручения первых Нобелевских премий в 1901 году было благоприятным – зарождалась научная революция, которая бывает раз в несколько столетий. В физике были открыты квантовая механика, субатомные частицы и теория относительности, что навсегда изменило наши представления о материи и силах, которые удерживают молекулы. Открытие генов и внутреннего устройства клетки произвело революцию в физиологии. Многие из первых лауреатов, в частности Планк, Эйнштейн, Кюри, Дирак, Резерфорд и Морган, были титанами, которых запомнят навсегда. Если учесть, какая ошеломительная сумма денег была на кону (финансовое благополучие до конца жизни), Нобелевская премия стала синонимом величия. Естественно, механизм премирования получился небезупречным, и некоторые ученые чудовищным образом оказались ею обделены. К ним относятся: Дмитрий Иванович Менделеев – первооткрыватель периодической системы, лежащей в основе всей современной химии; Лиза Мейтнер, объяснившая процесс деления ядра; Освальд Эвери, открывший, что в ДНК содержится генетический материал. Случались в истории премии и проколы: например, она была присуждена за лоботомию или за ныне развенчанное «открытие» Иоганна Фибигера, утверждавшего, что круглые черви вызывают рак. Также премией был обделен Ямагива Кацусабуро, доказавший, что канцерогенными свойствами обладают вещества, содержащиеся в угольных смолах, – это открытие положило начало изучению канцерогенов.

Отражая предпочтения академических литературных факультетов, премия достается сомнительным авторам, которых невозможно читать, либо, того хуже, – посредственным. Премия досталась многим давно забытым писателям, но обошла Твена, Толстого, Джойса, Пруста, Набокова, Борхеса и Грэма Грина. В 2018 году, когда я пишу эти строки, в Шведской академии, вручающей премию по литературе, из-за разногласий ушли несколько членов, в том числе первая женщина в составе комитета (секретарь) – в результате было решено премию по литературе в этом году не присуждать. А что же можно сказать о премии мира, которая была присуждена Арафату и Киссинджеру, но не Ганди? Значительно позже, в 1969 году, Банк Швеции учредил премию по экономике «имени Альфреда Нобеля», стремясь заработать на имени. Особенно забавная ситуация сложилась в 2013 году, когда эту премию разделили Юджин Фама и Роберт Шиллер, как будто премию по эволюции присудили одновременно Дарвину и Ламарку.

Кроме того, имеют место вольно трактуемые правила. Нобель указал, что премия должна присуждаться за открытие или изобретение, сделанное в предыдущем году, но, поскольку иногда требуется несколько лет, а то и десятилетия, чтобы уверенно убедиться в важности открытия, от этого правила вскоре отказались. Второе странное правило – одна премия может быть разделена не более чем между тремя лауреатами – было окончательно принято лишь в 1968 году. Копируя Нобеля, фонд Ласкера в 1997 году принял такое же правило для своей премии, также известной как Американская нобелевка. Долгие годы комитет по вручению Ласкеровской премии возглавлял Джозеф Голдстайн, нобелевский лауреат, открывший фундаментальные биологические основы действия статинов, позволившие предотвратить миллионы инфарктов и инсультов. Я сам сижу на статинах, поэтому мне лично его исследования принесли пользу. Но недавно он опубликовал в журнале Cell статью, где выступил в поддержку «правила трех», увязав это число с мистическими свойствами и сравнив такой подход с созданием полотен-триптихов. Мне кажется, долгие годы руководства чем-либо развивают способность обосновывать привычки.

Фактически «правило трех» сегодня уже неприемлемо. Это в 1901 году ученые встречались раз в несколько лет, и не возникало вопросов, кто и что открыл. Сегодня семена идеи, зароненные на конференции, быстро распространяются по всему миру, и множество людей участвуют в проработке одной идеи. Не всегда понятно, на каком именно этапе был обеспечен прорыв: при зарождении идеи или при каком-то дополнении. Кроме того, за последние полвека наука пережила настоящий взрыв, и поэтому множество важных открытий не были отмечены премией, а сама она все больше походит на лотерею.

Со временем мы будем слышать много негодований об обделенных премией людях. Такие прорывы, как открытие бозона Хиггса или секвенирование генома человека, – заслуга крупных совместно работающих команд, но естественнонаучные Нобелевские премии (в отличие от премии мира) не присуждаются институтам. И хотя сумма велика, сегодня есть такие награды, по сравнению с которыми она выглядит смехотворно. По этим и другим причинам Нобелевская премия рискует утратить свой уникальный вожделенный статус.

Среди недавно появившихся премий, которые могут составить конкуренцию Нобелевской, можно назвать Премию за прорыв. Это детище Юрия Мильнера, физика, ставшего бизнесменом и заработавшего миллиарды венчурных капиталов. Он решил награждать известных физиков, занимающихся теорией струн, которым никогда не получить Нобелевскую премию, поскольку эта теория до сих пор не поддается экспериментальной проверке и близка скорее к философии, нежели к естественной науке. Одним махом он присудил девятерым физикам-струнникам премии по три миллиона долларов каждому. Впоследствии он убедил присоединиться к этой инициативе других миллиардеров, в частности Сергея Брина и Марка Цукерберга, поэтому сегодня существуют Премии за прорыв в естественных науках и математике.

По-видимому, первые лауреаты этой премии были достаточно произвольно определены Мильнером и его соучредителями, вероятно, после консультаций с какими-то известными учеными, поэтому неудивительно, что эти ученые в целом были широко известны и обладали широкими связями. Правило, согласно которому решение о присуждении будущих премий принимается голосованием среди лауреатов, может лишь поспособствовать распространению научных тем, которые сегодня считаются модными, и благоприятствовать людям со связями. Я сказал Мильнеру, что не приветствую такого механизма вручения премий и он похож – выражаясь на языке, понятном окружению Мильнера, – на вручение премий «по количеству лайков на “Фейсбуке”». Мильнер ответил, что лауреаты премии постараются поддерживать ее престиж, поэтому будут довольно взыскательно относиться к качествам тех людей, за которых голосуют. Но эта премия рискует превратиться в еще один закрытый элитарный клуб, где продвигают людей, соответствующих представлениям этого клуба о науке.

В денежном выражении Премия за прорыв почти в десять раз превышает третью часть Нобелевской и с большой помпой вручается в Калифорнии с участием голливудских звезд. У этой премии есть несколько преимуществ: ее вручают институтам и командам, она не подчиняется «правилу трех» и не требует экспериментального подтверждения открытия. В результате она досталась Стивену Хокингу. Но как и любая другая, эта премия почти не вручалась тем, кто получил в том же году Нобелевскую.

Как бы то ни было, несмотря на большое различие в сумме награды, сомневаюсь, что большинство людей на настоящий момент согласились бы обменять Нобелевскую премию на Премию за прорыв, хотя ситуация может измениться. Нобелевская премия, несмотря на все проблемы и конкурентов, уникальна своей историей и, возможно в силу общественного восприятия, по-прежнему остается величайшей наградой. Есть и другие причины, по которым ее продолжают ценить. Комитет уделяет ей много времени, собирает мнения экспертов, предоставляет перспективным кандидатам ознакомительные визиты, приглашая их на собрания в Швеции, и тщательно взвешивает все факторы перед принятием решения. Никто не ставил под сомнение объективности комитета, пусть даже жалобы на их решения поступают все чаще. Кроме того, по-видимому, Нобелевский комитет не подвержен веяниям политики и моды в той степени, в какой им поддаются другие; поэтому Нобелевские премии иногда вручаются ученым, мало известным даже на своей родине. Иногда национальные академии, раздосадованные тем, что не заметили такого человека, прилагают все усилия, чтобы уже на следующий год принять лауреата в свой состав. Замечательный пример такого рода связан с Марией Кюри: на момент получения Нобелевской премии она была почти не известна, а женщины в те времена редко работали в научной сфере. Кроме того, Кюри стала первым лауреатом двух Нобелевских премий.

Наперекор общему мнению нужно понимать, что премию вручают не за то, что ты великий ученый, а за совершение прорывного открытия. Замечание Мальволио из шекспировской «Двенадцатой ночи» совершенно справедливо: «Одни рождаются великими, другие достигают величия, к третьим оно нисходит».

Клеймо гениальности, сопутствующее Нобелевской премии, приводит к тому, что как только ученый осознает призрачный шанс ее получить, он начинает ее вожделеть. У некоторых претендентов поведение, стиль письма и манера выступлений приобретают признаки политической кампании. Такие люди глубоко расстраиваются и страдают, когда, год за годом, премия их обходит. Подобное расстройство я называю «пренобелит».

После получения премии начинается «постнобелит». Ученый купается во всеобщем обожании, его мнением интересуются по всем вопросам. Многие лауреаты путешествуют по миру, проповедуя на самые разные темы, превращаясь в «профессиональных нобелиатов». Некоторым лауреатам удается не подхватить такое расстройство и остаться активными учеными, используя приобретенный престиж для работы на благо науки, занимая различные руководящие посты. Отличный представитель второй категории – Харолд Вармус, награжденный за обнаружение генов, превращающих здоровую клетку в раковую. Впоследствии Вармус стал директором NIH и начал активно продвигать биомедицинские исследования.

Часто научные премии превозносятся как положительная вещь, поскольку делают науку более видимой для общества, а также дают людям, особенно молодежи, примеры для подражания. Начо Тиноко, известный специалист по физической химии и наставник Брайана Уимберли, когда-то сказал мне, что, на его взгляд, Нобелевская премия полезна для науки, так как стимулирует соперничество между ведущими учеными и заставляет их выдавать максимум при работе. Возможно, это и хорошо для науки, но не так благостно для ученых. Такая модель искажает поведение и обостряет стычки между соперниками, сея большие несчастья.

Любые культуры нуждаются в своих кумирах, поэтому, возможно, премии отражают какой-то глубоко укоренившийся аспект человеческой природы и никуда не исчезнут. Им свойственная несправедливость – лишь частный случай более универсальной несправедливости, присущей всей жизни. До сих пор ни один ученый не отказался от Нобелевской премии добровольно (некоторым получить ее просто не разрешили – так в свое время обошлось нацистское правительство с Герхардом Домагком). Для ученого как индивида перспектива широкого признания и финансового вознаграждения слишком соблазнительна, чтобы от нее отказываться.

Когда я только начинал работу над 30S, меня в основном интересовала именно скорость: как сделать это побыстрее, чтобы не проиграть в гонке. В моей карьере к тому моменту не было ровно ни одной премии, но, когда вокруг заговорили о рибосоме как о теме, тянущей на большую премию, становилось сложно сохранять бесстрастие. Я начал волноваться о том, насколько существенен мой вклад и не будут ли меня воспринимать скорее прихлебателем, нежели первопроходцем. Так что, какие бы сомнения меня ни одолевали, в ближайшие несколько лет я также оказался вовлечен в политическую составляющую рибосомных исследований.