Но оружие, естественно, проверили, и это ничего не дало. Не зря говорят, что самые опасные преступники – это бывшие полицейские. И что бы там не пел по телевизору жирный оборотень в погонах подполковника, а Волков был кем угодно, только не дилетантом.

Как говорится: глухарь, концы в воду. И за неимением других подозреваемых, дело пришлось прекратить.

В глубине души каждый юрист, знакомый с Волковым и его проблемами по части обострённого чувства социальной справедливости, догадывался, или, во всяком случае, ощущал подсознательно, почему отчаявшийся адвокат пошёл на своё ужасное дело. Наверное, чувствовали это все, но вслух об этом никто и никогда не говорил, так же, как и никто в своё время, не решался примкнуть к его, Волкова, работе.

Вот и вышло так, что рубить правду-матку он взялся в своё время один. Один и закончил своё рубилово. По-своему.

Меньше всего Гендальеву хотелось вникать в причины, по которым его оставили в живых. Он был искренне благодарен следователю и СМИ, которые так и не разгласили имени единственного выжившего. Не миновать бы ему тогда беды от родственников многочисленных погибших, которым он не смог бы объяснить своё спасение так же, как и самому себе. Быть может, террорист надеялся, оставляя его в живых, что молодой боец возьмёт в свои руки «знамя» и станет продолжать отчаянное дело в поисках правды на юридическом поприще? А может Волков по каким-то, одному ему известным причинам, симпатизировал Гендальеву и пожалел.

Чёрт его знает, что послужило поводом к милосердию, но в одном Виктор теперь был абсолютно уверен: он больше никогда не возобновит работу юристом.

Первому, он честно сказал об этом Цыганскому.

– А, – равнодушно отозвался тот. – Не удивительно, я тебя, в общем, понимаю. Знаешь, да и работы то у нас с тобой теперь так и так нет. Полуоткатов был главой нашей фирмы. Каждый из нас исполнял свою роль в игре, но хозяином игры был он. А теперь всё. Я распустил уже секретарш и это твоё решение, честно сказать, весьма сейчас кстати. Я лично не знаю, что делать дальше. У меня есть кое-какие личные сбережения, пока буду жить на них. Проведу, как положено, ликвидационные мероприятия по закрытию фирмы и поищу, наверное, новую работу среди знакомых. Мог бы потом и тебя, пожалуй, подтянуть, но раз ты сам не хочешь…

Нет, Гендальев не хотел. Жаль только, что «кое-каких личных сбережений» он для себя накопить так и не удосужился. Ну ничего, он продаст машину и будет жить пока на эти деньги. Зачем ему машина, в самом деле? Заодно здоровье поправит, будет больше пешком ходить и всё такое. А чем дальше заниматься? Да чем угодно, только ни в каком суде ноги его больше не будет.

Вслед за Цыганским, он сообщил о своём решении Лизе. И неожиданно для себя, зашёл дальше:

– И вот ещё что, Лиза. Прости, если это прозвучит грубо, или прямолинейно. Я думаю: нам надо расстаться.

– Я что-то сделала не так?

– Нет конечно. То есть, я хочу сказать…, ты понимаешь… во-первых, я больше не зарабатываю. Сейчас я продам машину, и деньги будут только убывать, а кем я будут дальше, я пока и сам не знаю. Ты молодая, красивая, но тебе уже пора думать о семье, если тебе она нужна. А тебе она нужна, я ведь знаю. И со мной у тебя никогда семьи не будет.

Она восприняла его прямоту хладнокровно, спокойно собрала свои вещи, он помог ей перенести сумки и усадил в такси.

А потом они попрощались и всё.

Всё то, что раньше казалось трудным, стало для него теперь обыденным и техническим. Жизнь, словно утратила все свои надуманные сложности и страхи. И всё это лишь потому, что оказавшись однажды на краю, побывав на тонкой грани, за которой следует смерть – он осознал всем своим животным началом, всем своим первобытным чутьём. Он осознал насколько всё хрупко и временно. И он не мог после этого продолжать отдаваться течению жизни по чужому сценарию. Ему больше не нужен пафос и воображаемое величие. Ему наплевать на мнение социума и «обычаи делового оборота». Остаток его дней будет принадлежать лишь ему и только ему.

Оксана, узнав о его решении, предложила ему переехать к ним в деревню и заниматься вместе с их семьёй сельским хозяйством. Он надолго задумался тогда и после паузы ответил:

– А, знаешь, может я так и сделаю, но чуть позже.

Потом они сидели втроём, пока четырёхлетний племянник спал в комнате, и обсуждали бессмысленность правоохранительной системы в том виде, в каком она существует. Всех их объединяло одно прошлое и одно решение: покинуть раз и навсегда, этот пиратский корабль.

– С другой стороны, – авторитетно вещал Александр, упёршись огромными локтями в столешницу, – совсем без юриспруденции ведь тоже нельзя. Преступники всякие, знаешь ли. Куда людям обращаться, когда их избили и ограбили на улице? И что потом делать с этими уголовниками, когда их поймали. Отпустить просто и всё? Идите с богом, ребята и не грешите больше. Как Лев Николаевич Толстой завещал, в своём непротивлении злу насилием.