— Да? И на какие деньги? На наши стипендии?

— Нет… я же скоро закончу учиться, пойду работать.

— Ага. Понимаю. Только знаешь, я привыкла к хорошим условиям.

— Я постараюсь создать их для тебя…

Рита зло хмыкнула:

— На что? На зарплату тренера? Это мило… Ты даже не сумел вырасти как игрок за эти годы… хотя нет… на гитаре, говорят, здорово тренькаешь!

— А если я стану сильным шахматистом?

Она помолчала, и потом, как будто собравшись с духом, выпалила:

— А вот тебе мое условие! Я буду ТВОЕЙ только тогда, когда ты станешь гроссмейстером, — последнее слово Рита произнесла медленно, по слогам, как будто издеваясь.

— Для тебя это так важно? — насупился я.

— Да. Важно. Будь хотя бы, как я. Ведь часто же произносят: муж и жена — одна сатана.

— Или как Глеб? — не выдержал я.

Глаза ее потемнели:

— Да! Да!! Хотя бы как Глеб! Он — молодец! Из-за кордона не вылезает, играет один турнир за турниром, приличные деньги привозит, и квартиру уже себе купил.

— Хорошо. Условие принято, — отчеканил я, — надеюсь, ты свое слово сдержишь обязательно?

— Сдержу, не беспокойся. Только я сомневаюсь что-то в твоем успехе…

— Время покажет. А пока — прощай! — последние слова дались мне с огромным трудом.

Я вышел на улицу.

Неведомая ранее волна металась по моей груди. Она то наваливалась на сердце жестокой болью, то уходила куда-то ввысь, к звездам, недосягаемо мерцавшими над моей головой, и снова, как будто отразившись от них, возвращалась в сердце. Горло сжимала странная судорога, душа моя плакала. Я медленно шел по вечерней Москве, глядя себе под ноги и поминутно прижимая ладонь к левой стороне груди. Я многим позже понял, что в эти минуты умирала моя первая, НАСТОЯЩАЯ ЛЮБОВЬ, рвалась из груди, растворяясь в небытие.

Но какое-то шестое чувство подсказывало: мы еще встретимся с Ритой. Прошло время.