– Фотография – память о принятом тогда важном решении. Я предложила, чтобы мы жили вместе – втроем – в интеллектуальном целомудренном союзе, а они поддержали. – Лу смотрит на Тауска. – А как отреагировал Фрейд?

– Он почти ничего не говорил, только слушал и улыбался, – вполне в его духе. Эти улыбки, как тебе известно, порой несут больше смысла, чем чья-то пространная речь.

Он замедляет шаг, поворачивается к Лу, так, что они оказываются лицом друг к другу, и пристально смотрит ей в глаза:

– А тебе не пришло в голову, что такой план просто не может сработать? Если два мужчины-соперника сражаются за любовь женщины, то жизнь втроем неизбежно закончится взрывом.

– Да, бомба замедленного действия, это я уже слышала. Можешь считать меня наивной, но тогда мы все сочли мой план стоящим, и в день, когда был сделан снимок, я не сомневалась, что наш союз приведет к величайшему результату.

– Что в общем-то так оно и вышло.

– Ты о «Заратустре»? Видишь ли, я никогда не считала, что эта книга была результатом того провалившегося плана. Фриц даже тогда отличался большой тревожностью. Как я писала…

– Я помню, Лу. «Глубины его несчастья стали плавильной печью, в которой ковалась жажда к знаниям». Так?

Она кивает.

– Однако вопрос о символизме фотографии остается. Хотел ли Ницше показать, что в упряжке с Паулем Рэ они смогут доставить тебя к некоей неопределенной, но достойной всяческого одобрения цели – или намекал, что под твоим управлением они с Паулем достигнут величия?

Лу Саломе смеется.

– Прекрасный вопрос, Виктор! Думаю, самый лучший, какой только можно задать про этот снимок. Зная Ницше, я бы склонилась к первому варианту: он считал себя и в меньшей степени Пауля наставниками, которые направляют меня. Кто знает? Возможно, все это – просто безобидная шутка. И все эти скрытые смыслы, столь дорогие сердцу каждого из членов нашего теперешнего кружка, – это всего лишь, как часто напоминает Фрейд, бездоказательные толкования, наложенные на совершенно невинные факты.

Тауск закуривает.

– На самом деле Фрейд кое-что сказал об этом снимке. Снимок показался ему воплощенной мечтой, грезой, таким «остановись, мгновенье!». И единственный способ понять его – подвергнуть анализу не собственно фотографию, а автора замысла. Все остальное – умозрительные рассуждения. Правда, он высказал еще одно наблюдение. Гора, изображенная на заднике, – это Юнгфрау, то есть «девственница». Поскольку в фантазии важна всякая деталь, ясно, что выбор именно такого фона для снимка неслучаен.

Лу улыбается, услышав это, и Тауск перехватывает ее взгляд и спрашивает, согласна ли она. Лу пожимает плечами: сообщить о своей девственности ей решительно нечего. Снова улыбается и берет Виктора под руку.

– Пойдем лучше в итальянский ресторанчик, закажем поесть, а потом отправимся в «Зиту». Номер сегодня пустует: моя маленькая Эллен наверняка соблазняет кого-то из своих многочисленных поклонников. – Лу останавливается и смотрит прямо в глаза друга. – От меня не укрылся ее интерес к тебе, Виктор. Я заметила это, когда зашла в комнату и увидела, как вы вдвоем в лицах читаете «Фауста». Она прекрасная Гретхен, правда? Юная и дьявольски милая. Ты ведь испытал тогда искушение? Я понимаю, Эллен очаровательна. Но я все-таки надеюсь, что она не воспримет образ Гретхен слишком всерьез и не захочет отравить свою старую матушку.

Слегка нервно Тауск произносит:

– Поверь мне, Лу, все существует только в ее воображении. Она тебя обожает. И я тоже. Пожалуйста, даже не думай об этом.

Лу смеется.

– Я тоже ее люблю. Ладно, забудем. Хорошо, что сегодня мы одни. Можно не беспокоиться, что маленькая чертовка зайдет не вовремя и станет свидетелем нашей страсти.