Но для многих это событие выходит далеко за рамки характера Роберта д"Артуа. Удар был нанесен свыше, гораздо выше: сам Бог стал причиной поражения французов. Как еще подлые ремесленники могли победить этих благородных сеньоров? Кортрейк, это больше, чем битва, — это суд Божий. Он наказал французов за их гордыню и — здесь снова всплывает Бонифаций — за плохое отношение к Папе. Разве не Роберт д"Артуа бросил папскую буллу в огонь? Разве не Пьер Флот возглавлял антипапскую кампанию? И вот они оба мертвы, насильственной смертью: разве это не должно заставить нас задуматься?
Выдвигались и более рациональные причины, в частности, повторяющийся недостаток, который должен был стать причиной бедствий Столетней войны: невероятное самомнение французского рыцарства, которое заставляло его постоянно недооценивать противника и презирать препятствия. Архаичное представление о чести заставляло их пренебрегать самыми элементарными мерами предосторожности. Об этом говорит Жоффруа Парижский:
По мнению Жоффруа Парижского, правы были те, кто бежал: они поступили мудро. Следующего отрывка достаточно, чтобы сторонники рыцарского кодекса чести подпрыгнули:
Фредерик Виттнер в своем познавательном исследовании
Кортрейк, как видно из этого пассажа, поэтому имеет намеки на классовую войну, и это также делает его очень современным. Для противников французского короля это в любом случае было поводом для радости. В течение нескольких месяцев после битвы во Фландрии распространялись многочисленные сатирические тексты, такие как
Военный историк сегодня легко выделит истинные причины победы фламандцев при Кортрейке: самонадеянность французского рыцарства, которое не учло характер своего противника и местности, конечно, но также и профессионализм фламандцев, их сплоченность, их подготовку и их тактику. Но в 1302 году французские лидеры не смогли принять эти объяснения. На самом деле, королевские власти были в растерянности, пытаясь найти оправдание поражению своих рыцарей. Фламандцы победили, потому что использовали нечестные средства; это была не благородная война: они вырыли рвы, а мы в них упали. Вот что поручили сказать представителям короля, отправленным по королевству в ноябре 1302 года для сбора новых налогов на продолжение войны во Фландрии: "Вы, господа рыцари, должны говорить с теми, к кому вы посланы королем, следующим образом, вы должны рассказать им, как брюггцы убили советников, которых король послал к ним, чтобы заключить мир между собой [намек на "Брюггскую заутреню"], что было великим предательством и неверностью, что ясно каждому, в то время как король был так добр к ним! И затем вы расскажете им, как король послал графа Артуа во Фландрию с большим количеством людей, чтобы привести в чувство упомянутых злодеев, смирить их и простить. И эти враги упорствующие в измене накопали рвы и ямы. Из-за которых, как упомянутый граф и многие другие люди короля были убиты там из-за их измены (фламандцев), лживости и нечестия".
Всеобщая мобилизация: запрет и обратный запрет (лето 1302 года)
Несмотря на то, что он лично не присутствовал в битве, Кортрейк стал унизительным поражением Филиппа Красивого, последствия которого были потенциально опасны, так как пробудили и стимулировали всю оппозицию. Папа в своей борьбе с королем утешался провиденциальной гибелью Флота — знаком божественного одобрения. Подданные и духовенство королевства, столкнувшись с позорной неспособностью знати должным образом выполнять свою военную роль, еще неохотнее платили налоги на продолжение войны. Король Англии был явно в восторге: французская угроза была устранена, и это освободило ему руки в Шотландии. Более того, в Аквитании французские гарнизоны стали покидать крепости и замки еще не возвращенные ангичанам, а в Бордо в начале 1303 года вспыхнуло народное антифранцузское восстание. Переговоры, которые с английской стороны вели Генри де Ласи, Отто де Грандсон и Амадей Савойский, привели к заключению договора в мае 1303 года, который предусматривал возвращение к ситуации, существовавшей до 1294 года.
Наконец, во Фландрии, как и следовало ожидать, ситуация быстро ухудшилась: гарнизон Кортрейка сдался, Кассель и Дуэ перешли в руки фламандцев. Более того, Гент, который до этого момента держался в стороне, с энтузиазмом присоединился к восстанию. Вильгельм фон Юлих триумфально въехал в город 15 июля; "лелиарты" были истреблены. Затем настал черед Лилля, который с того же дня находился в осаде. Осознавая серьезность ситуации, 16 июля король направил графу Сансерру и Готье д"Аврашу, возглавлявшим гарнизон, приказ сопротивляться до последнего. Он повторил его 5 августа, пообещав скорое прибытие помощи. Но ремесленники Лилля заставили графа Сансерра пойти на переговоры с условием, что если помощь не придет до 15 августа, город капитулирует. Что в конечном итоге и произошло.
Действительно, сбор большой армии, объявленный Филиппом Красивым в Аррасе на 5 августа, был отложен. Прежде всего, после резни при Кортрейке нужно было найти новых военачальников, что было совсем не просто: очень немногие знатные вельможи были способны правильно руководить армией. Те, кто бежал с поля боя при Кортрейке, были отстраненны. "Король Франции и его Совет запретили графу Сен-Поль [Ги де Шатильону] отныне находиться в любом из городов Франции, поскольку он бежал во время первой битвы фламандцев с французами, когда граф Артуа и другие знатные сеньоры были убиты; и то же самое приказано для всех тех, кто бежал в течение того дня", — писал англичанин своему корреспонденту. Готье де Шатильон, коннетабль Шампани, был повышен до коннетабля Франции; Фуко дю Мерль и Миль де Нуайе стали маршалами; Тибо де Шепуа — мастером арбалетчиков. Но для замены Роберта д"Артуа требовался человек очень высокого ранга, связанный с королевской семьей. Людовик де Бурбон граф де Клермон, двоюродный брат Филиппа Красивого, был одним из тех кто сбежал из под Кортрейка. Людовик д"Эврё, единокровный брат короля, был двадцати шести лет отроду и не имел склонности к военному делу. Сыновья короля были слишком малы: Людовику было тринадцать, Филиппу девять, Карлу восемь и Роберту шесть. Оставался брат Филиппа, Карл Валуа, но он находился на Сицилии, втянутый в завоевательную войну против арагонца Федерико III и находился на службе у Папы. Поскольку последний открыто радовался поражению французов при Кортрейке, Карл Валуа оказался в очень двусмысленном положении. Не найдя ничего лучшего, король, который всегда переоценивал своего брата, отозвал его во Францию. Карл заключил мир с Федерико III, оставив ему Сицилию в качестве пожизненного владения, и отправился в обратный путь. Джованни Виллани язвительно комментирует: "Карл приехал в Тоскану, чтобы заключить мир, а оставил ее в состоянии войны. Он отправился на Сицилию, чтобы вести войну, и там заключил позорный мир". В любом случае, чтобы добраться до Парижа, ему потребовалось бы несколько недель. И в течении этого времени Филипп Красивый должен был сам возглавить армию. Он не был воинственным королем. После арагонского похода он с опаской относился к военным предприятиям, когда многолетние дипломатические усилия могли быть разрушены за несколько часов. Кортрейк был тому доказательством. Но он был не из тех, кто уклоняется от того, что считает своим долгом: поэтому он отправился в Аррас, чтобы возглавить армию.
Новую большую армию, потому что королевство было в опасности. 5 августа Филипп Красивый приказал своим бальи и сенешалям "созвать в Аррас в течение двух недель августа всех людей, которые способны носить оружие, дворян и недворян, подданных из других сословий". Это было похоже на всеобщую мобилизацию. Действительно, в обращении говорится: "многие помнят, что во времена наших предшественников когда возникала такая большая нужда, как сегодня, объявлялся призыв, на который, как вы знаете, должны приходить без всяких отговорок люди всех сословий". Другими словами, исключительная ситуация требовала исключительных мер ― отечество в опасности. Как отмечают историки, это первый случай, когда король призвал к обратному запрету, или, скорее, использовал выражение "запрет и обратный запрет", при этом ведя себя так, как будто все должны знать, что все это законно и нормально. На самом деле, кажется, что это была инициатива легистов: использовать это выражение из феодального права, чтобы распространить идею обязательной военной службы. Эта предосторожность оказалась не напрасной, поскольку на некоторых из тех, кого призвали ответить на вызов, эта семантика даже не произвела впечатления: 21 августа письма с призывом на военную службу были отправлены 56 феодалам, и не в последнюю очередь таким, как Артур герцог Бретани, сеньоры де Лаваль и де Витри, и Жирару Шабо, сеньору де Ре.
Король явно не пытался собрать всех трудоспособных мужчин королевства, что представляло бы собой совершенно неуправляемую толпу для логистики того времени. Желательно было, чтобы те, кто мог быть мобилизован, откупились, и для этого был установлен тариф: дворяне, имевшие более 60 ливров годового дохода, и недворяне, имевшие не менее 100 ливров движимого имущества или 200 ливров движимого и недвижимого имущества, должны были выплатить одну пятидесятую часть стоимости своего имущества, если они не прибудут в армию. 18 октября эти цифры повышаются до 40, 300 и 500 ливров соответственно. Потому что королю деньги нужны больше, чем мобилизованное ополчение.
Но налогоплательщики были не в восторге от финансирования армии, которая годилась только на то, чтобы половина из нее была перебита, а другая половина разбежалась. Поэтому сборщикам налогов было предписано быть особенно убедительными, дружелюбными и обходительными, как сказано в этой секретной инструкции: "Вам следует говорить с народом добрыми словами и показывать, что великое неповиновение, мятежи и ущерб, который наши подданные во Фландрии нанесли нам и нашему королевству, привело нас к таким решениям. Вы должны проводить эти сборы по возможности избегая насилия и волнения малого народа. И вам также следует привлечь сержантов, которые добры и просты в обращении, для исполнения ваших задач […]. Всеми способами показывайте им, что благодаря такому способу оплаты они избавлены от опасности для себя и от больших расходов на лошадей и других издержек, и смогут заниматься своими делами. Вы можете даже пойти на уступки и обещания, но только в крайнем случае: скажите им, что король скоро восстановит полноценные деньги, выплатит долги, накажет злоупотребления, что налоги эти временные", словом, всю обычную ложь налоговой администрации, которая никого не обманывает. Но прежде всего, "храните это постановление в тайне… ибо слишком велико будет наше сожаление, если они узнают об этом".
Также использовались принудительные займы, особенно у богатой буржуазии и церковников. Например, в сентябре 1302 года клирик Жан Круассан получил письмо от короля: "Я знаю, — говорил ему государь по существу, — что вам будет приятно одолжить мне 300 турских ливров из-за любви и верности, которые вы питаете к нам и королевству, как вы знаете, в эти дни у меня было проблем без числа и счета, я пошел на большие жертвы ради королевства и полностью посвятил себя ему. Поэтому я рассчитываю на вашу помощь, ибо мы точно знаем, что вы можете сделать это хорошо, вы или ваши друзья". Если сумма не окажется в Лувре в течение нескольких дней, у вас могут возникнуть проблемы. Как вы можете отмахнуться от такой просьбы? Обычно возврат такого "кредита" откладывался до неопределенного времени.
Чтобы стимулировать патриотический дух налогоплательщиков, летом 1302 года в королевстве была развернута беспрецедентная пропагандистская кампания. Это было одно из самых впечатляющих нововведений царствования: Филипп Красивый и его легисты стали предтечей манипуляции мнением и политической пропаганды, апеллируя к общественному мнению по каждому важному вопросу. По всему королевству были распространены письменные обращения, которые развешивались в городах и на дверях церквей, в которых излагалась официальная королевская версия событий и содержалась просьба о солидарности и поддержке подданных. Например, 29 августа было составлено обращение к духовенству Буржа с просьбой о выделении субсидии "на защиту родной страны, на службе которой почтенный прецедент наших предков предписывает нам сражаться, ибо они зашли так далеко, что предпочли заботу о ней любви к своим детям". Проповедники были эффективными ретрансляторами патриотической и королевской пропаганды. Мы уже упоминали эту анонимную проповедь, которую некоторые приписывают Гийому де Соквиллю, в которой верующие услышали, что "мир короля — это мир королевства, мир королевства — это мир Церкви, науки, добродетели и справедливости, и он располагает к возвращению Святой земли. Поэтому тот, кто нападает на короля, действует против всей Церкви, против католической доктрины, против святости и справедливости, а также против Святой Земли […]. Несомненно, те, кто умирает за справедливость, короля и королевства, будут увенчаны Богом как мученики".
Неудачная кампания (сентябрь-октябрь)
Нельзя сказать, что подданных убедила эта риторика, но когда 29 августа король прибыл в Аррас, он обнаружил там большую армию, вероятно, более 10.000 человек, и знатнейших баронов, которые вольно или невольно откликнулись на его призыв. Там находился его сводный брат, граф д"Эврё, графы Комменж, Форез, Гранпре, Жуаньи, Ла Марш, Перигор и Суассон, а также пфальцграф Бургундии Оттон, который также стал графом Артуа после смерти своего тестя, Роберта д"Артуа. Прибыли, герцог Бретани Иоанн со своими вассалами, герцог Лотарингии, граф Савойский, дофин Вьеннуа, а также Гишар де Боже, Жан де Шалон-Осер, Людовик де Бурбон граф де Клермон, графы Булони и Сен-Поля, которые жаждали искупить свою вину. Прибыл даже Роберт де Клермон, отец Людовика, последний выживший сын Святого Людовика, у которого в результате травмы головы полученной на турнире были серьезные проблемы с психикой.
И вот, 30 августа по приказу короля, через полтора месяца после Кортрейка, все собрались в Аррасе. Что же нужно было сделать? По правде говоря, Филипп и сам толком не знал. Он колебался. Очевидно, он не хотел рисковать новой битвой с фламандскими ополченцами: новое поражение в присутствии государя имело бы катастрофические последствия. Поэтому великая армия использовалась больше как средство давления на переговорах. Противная сторона также была настороже: в то время как Вильгельм фон Юлих хотел перейти в наступление, братья Жан и Ги де Намюр предпочитали выжидать. Налаживались контакты с целью достижения компромисса, но переговоры закончились неудачей. Больше тянуть было нельзя, ведь собралось более 10.000 человек, которых нужно было размещать, кормить и платить каждый день, и к тому же начинались беспорядки. Поступали сообщения о потасовках, солдаты, посланные городами, требовали свое жалование и начали мародерствовать в окрестностях Арраса. Возникло опасение, что они перейдут на сторону врага.
Произошло несколько стычек с ополчением Брюгге, включая небольшую группу тамплиеров и госпитальеров. Стороны изматывали друг друга. 29 сентября фламандцы подготовились к атаке возле Дуэ. Король отказался сражаться, и французская армия отошла, оставив лагерь на разграбление ополчению Брюгге, которое даже начало преследовать несколько отрядов, убив от 200 до 300 всадников и пехотинцев, опустошая сельскую местность и угрожающе продвинулось до Турне. Для Филиппа Красивого дело приняло очень плохой оборот. Находясь в Витри-ан-Артуа до 2 октября, он предпочел отправить армию подальше, чем рисковать сражением в неблагоприятных условиях. Решение было мудрым, но не очень популярным, и он почувствовал себя обязанным объяснить свой поступок в прокламации: мы отступили, сказал он, потому что нам не хватало припасов, а враг находился в выгодной позиции, но мы вернемся. Во всяком случае, не в этом году. 4 октября король был в Амьене, с 11 по 15 — в Понтуазе, а затем в Париже, где столкнулся с другой большой проблемой — папским наступлением.
На фламандской границе были оставлены гарнизоны под руководством коннетабля и маршалов, и в течение осени и зимы то тут, то там происходили стычки без каких-либо решительных результатов. Фламандцы потерпели поражение под Турне, в начале декабря Оттон Бургундский нанес им поражение при Касселе в незначительной стычке. Подданным было непонятно отношение короля, который за большие деньги собрал огромную армию а через месяц распустил ее, так ничего и не попробовав сделать. Вассалы и ополченцы преодолели сотни километров до Арраса просто так. Согласно