Полина.

И почему я так дрожу? Зябко ежусь, словно испуганный, затравленный заяц. Родион пристально на меня смотрит, легонько сжимая пальцами подбородок. И в его черном взгляде нет ненависти или брезгливости… Возмущение, жалость, недоумение – да, но только не ненависть… Что ему от меня нужно? Деньги его отца, вот что… И пришел он за этим. Родион продолжает сверлить меня взглядом. Держит мое лицо в большой ладони и часто дышит. Разглядывает меня… Вот такую, как есть – избитую, жалкую, с опухшим от слез лицом и разбитой губой. А я ловлю себя на мысли, что от него приятно пахнет… Одеколоном и мятной жвачкой, дождем и свежестью улицы.

Наше молчание затягивается. Глубоко вздыхаю, возвращая мужчину в реальность.

– Простите…

Он отрывает от меня руку и переводит взгляд на грязный стол. Я не успела все убрать… Он просто пришел в неподходящее время. Увидел мою жизнь без прикрас. И меня увидел – жалкую и уязвимую. Родион отступает на шаг, будто подчеркивая непреодолимую пропасть между нами. Мужчина из высшего общества, богач и красавец, случайно оказавшийся в моем мире… И почему я сейчас его не боюсь? Я вообще после Петра никого не боюсь… Он выбил из меня страх, заменив его равнодушием. Родион терзает меня расспросами, а я отмахиваюсь от разговора, продолжая собирать со стола мусор. Да, я так живу… Вынуждена убирать чужие объедки, чтобы жить в чистоте. Правда, она сохраняется ненадолго… Завтра все начнется по новой: Петр купит спиртное и приведет в мой дом друзей…

– Я подумаю… – отвечаю, желая, чтобы Богородицкий поскорее покинул мой дом.

Возможно, он прав, а мне стоит подумать над его предложением поделиться наследством. Но сначала я все узнаю о нем. Почему Максим Игоревич не общался с сыновьями? Чем они его так обидели? Анфиска просыпается и начинает кричать. Подхватываю дочурку на руки, прижимаясь губами в пылающему лбу малышки. Все-таки заболела… Не представляю, где брать деньги на лекарства? Петр забрал у меня все… Я потратила последние деньги на такси до особняка Богородицких… Погруженная в свои мысли, успокаиваю Анфису, не сразу замечая, что Родион ушел… Он тихонько прикрыл дверь, стараясь не потревожить нас.

Держа малышку на руках, вынимаю из навесного шкафа коробку с лекарствами. Есть только жаропонижающее и физраствор. Может, надо было попросить у Родиона денег? Черт… И почему я решила, что ему не все равно?

Промываю Анфисе нос, обтираю горячий лобик и грудь мокрым полотенцем, даю крохе ложечку жаропонижающего сиропа. Все будет хорошо… Наверное… Потому что терпеть издевательства Петра у меня больше нет сил.

Переодеваю дочь и усаживаю ее в детский стульчик для кормления – его я тоже принесла из храма. Раскладываю перед ней игрушки, пытаясь продолжить уборку на кухне. В таком свинарнике я есть не стану… И тем более кормить дочь. Пока бульон варится на плите, мою раковину и настенную кафельную плитку. Остервенело тру столешницу, смывая пивные разводы.

Внезапно входная дверь распахивается. В прихожей слышатся тяжелые шаги и хриплое ненавистное дыхание. Явился-таки…

– Этот надушенный придурок, что к тебе приезжал, сынок Богородицкого?

Петр грубо сжимает мое плечо и разворачивает. Ненавижу… Как же я его ненавижу… Он дышит мне в лицо перегаром, с трудом держась на ногах.

– Да. И что? А ты… Ты его видел?

– Стоит на своей крутой тачке возле нашего подъезда. Парни доложили, я и пришел… Если бы не пришел, ты бы… Ты бы ему дала, а, Поля?

– Да! Такому, как он можно, – выплевываю в ответ. – А от тебя меня воротит, ясно?

Петр замахивается, чтобы меня ударить, но я опережаю его – отбиваю горлышко пивной бутылки о край столешницы и выставляю вперед осколок. Битое стекло поблескивает, едва не касаясь жирной грязной шеи Петра.

– Ты чего удумала, дрянь? – шипит он, уступая на шаг.

– Еще раз тронешь меня, пойду в полицию и заявлю на тебя. Ты меня понял? Признаюсь в убийстве и сдамся. Но и ты вылетишь из моей квартиры. Как пробка вылетишь. Только попробуй… И денег моих ты не получишь. Я ни копейки тебе не дам, слышишь? Ни копейки денег Максима Игоревича. Вон! Пошел вон из моего дома, ублюдок!

Не знаю, откуда во мне берется такая смелость? Я никогда так себя не вела с Петром… Боялась его угроз и терпела. Может, Родион так на меня повлиял? А, может, мое терпение, наконец, лопнуло? Истрепалось, как ветошь? Не представляю, что теперь будет с Анфисой? Ее заберут в детский дом, а меня поместят под стражу.