Феликс приехал в Ковно в середине марта. Перед отъездом несколько раз встречался с Дашкевичем — то с глазу на глаз, то вместе с Осипом Олехновичем, который тоже отправлялся сюда на подпольную работу.

Социал-демократической организации в Ковно не было, а партию польских социалистов — ППС — полиция недавно разгромила. В то же время в Ковно насчитывалось несколько тысяч промышленных рабочих. Это был один из крупнейших пролетарских центров Литвы — металлургические заводы, паровые мельницы, лесопильные, мыловаренные заводы, спичечные, табачные фабрики... На этих предприятиях и предстояло начинать работу.

— Начнете работать на пустом месте, — говорил Дашкевич. — Осип — человек опытный, да и ты не первый день в подполье, уже битый, — он кивнул на висок Феликса, профессиональным жестом, кончиками пальцев потрогал едва заметный розоватый шрамик, след драки с черной сотней где-то у заводских ворот. — Зажило!.. А помнишь, как швы накладывали? Теперь за тебя, битого, знаешь сколько небитых дадут!.. — И заговорил серьезно: — Будем на вас надеяться. Боритесь за конкретные дела, чтобы люди видели, кто защищает их классовые интересы... Поедете врозь. Сначала ты, потом Олехнович. Он и привезет гектограф. Спрячьте понадежнее, но так, чтобы всегда был под руками.

В день отъезда собрались у Олехновича. Жил он с женой Анной и ребенком неподалеку от Дзержинского. Говорили напутственные слова, желали успеха. На вокзал пошел только Осип, чтобы понаблюдать, все ли будет в порядке. Он видел, как Феликс купил билет, как прошел на перрон с маленьким потертым чемоданчиком и неизменным портпледом, в котором была затянута постель — подушка и одеяло. Сел в вагон Феликс перед самым отходом поезда.

Недели через две в Ковно приехал и Олехнович. Привез гектограф, запрятанный на дне корзины. Чуть ли не на второй день Осип пошел работать — нанялся подмастерьем в сапожную мастерскую.

Осипу шел тридцать пятый год, над его лбом уже образовалась залысинка. Он носил бородку, коротко подстриженные усики и от этого казался значительно старше своих лет. Успел отслужить военную службу: был на Кавказе, куда его сослали в солдаты за участие в студенческих беспорядках. Но потом в Питере вступил в «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Затем должен был исчезнуть. Потому и поселился в Вильно. Где-то в скитаниях обучился сапожному ремеслу и теперь заслуженно считался умелым мастером.

Феликсу пришлось дольше бродить в поисках работы. Наконец удалось найти заработок в типографии — от случая к случаю там давали на дом переплетные работы. Ночами писал листовки, рукописную газету, а когда приехал Осип, отпечатал подготовленные тексты на гектографе. Днями бывал на заводах, толкался около проходных, заводил знакомства среди рабочих. Для начала давал книжки «Для народного чтения», взятые из библиотеки благотворительного общества. Вечерами проводил время на рабочих окраинах. Заходил в пивные, шинки, на вечеринки — всюду, где собирались рабочие.

И везде видел Феликс беспросветную нужду, такую безысходную, что сжималось сердце. Люди с рассвета до позднего вечера работали на заводах, в мастерских, на фабриках, работали по двенадцать-тринадцать часов...

Мужчины заливали горе водкой. Особенно — в субботние дни, когда выдавали получку, а жены еще не успевали забрать у них деньги.

В один из таких пьяных вечеров, на троицу, Яков (Феликс называл себя в Ковно «переплетчиком Яковом») и познакомился с Михаилом Римасом. Рыжий парень в лакированных сапогах и красной рубахе навыпуск, подпоясанный дешевеньким пояском, был с веселой девчонкой Аней, ткачихой с фабрики Розенблюма на Алексоте, смышленой, острой на язык.

Вечером Феликс, к великому неудовольствию Римаса, пошел ее проводить. Аня сказала Михаилу решительным тоном:

— Ступай, Мишка, домой, нам с Яковом по дороге. Завтра встретимся, я к тебе забегу.

Римас насупился, но послушно повернул назад. На другой день у Ани опять были какие-то дела с Яковом. Римас приревновал...

Аня как-то сразу доверилась Феликсу, такому непохожему на других ребят ковенских окраин. Рассказала о своей жизни в казарме, о мастере, который не пропускает ни одной новой девчонки, о заработках по двадцать копеек в день — да какой день-то! Тринадцать часов в низком, зимой холодном, летом душном цехе, в хлопковой пыли...

Феликс спросил:

— А чего же вы не бастуете? Почему даете себя грабить, позволяете мастеру нахальничать?

— С нашим народом ничего не сделаешь... Их разве поднимешь!

— А ты попробуй!

С этого все и началось. Аня познакомила Феликса со своими подругами. Советовались, какие выдвинуть требования, как передать их хозяину, как сделать, чтобы все ткачихи бросили работу.

Главное требование — прибавить заработок на пятак в день. И еще уволить мастера, если он будет и дальше приставать к ткачихам.