Разозлившись, я пошел за ней, успел подбежать и подставить ногу за секунду до того, как она закроет дверь у меня перед носом. Только ощутив легкую боль, заметил, что бежал к ней босиком.

— А-ну, стоять, цветочек! — я схватил ее за край футболки и резко дернул на себя.

Ее хрупкое, худенькое тело оказалось в моих руках: плечи сжатые, голова опущена, нос шмыгает.

— Чудо мое ревниво-розовое! — прошептал я, поцеловав ее в макушку.

— Вспомни себя при виде Власова.

— Справедливо, — я стиснул ее в объятиях и, слава богу, ей хватило ума не сопротивляться. — Но мы, вроде как, все выяснили на счет него.

Я, походу, никогда не забуду момент, когда она повторяла, что теперь принадлежит мне.

— Да, но не полностью, — она стукнула меня по груди. Больно, блин. Я гладил ее по волосам, чтобы усмирить хоть немного. — Ты же сам как-то сказал, что хочешь завоевать соседку…

Я что, ослышался? Она это серьезно?

Я заставил ее посмотреть на меня, подняв лицо за подбородок. Она хмурилась.

— И ты все еще считаешь, что я говорил об Ане? А ничего, что ты вообще-то тоже моя соседка?

Глаза Марьяны расширились, рот открылся, во взгляде постепенно появлялось понимание:

— Ты никогда не переубеждал меня…

— Потому что думал, что мои чувства к тебе и так очевидны.

Марьяна прикоснулась к своим губам кончиками пальцев и, все еще потрясенная проговорила:

— О, господи, наверное, мне следует пересмотреть заново все наше общение за последние несколько месяцев.

— Тебе нужно на это время?

Она будто не слышала меня, провалилась в какие-то воспоминания. Я решил, что ей нужно дать возможность все обдумать, но не мог уйти, не сказав:

— Я люблю тебя, цветочек, — тихо прошептал я, оставив легкий поцелуй на ее губах. — Приходи, когда… всегда приходи.

Скрепя сердцем, я ушел от дома Даниловых и вернулся в свой пустой дом, не веря, что вот так обернулся этот вечер. А потом меня пронзила мысль: «а правильно ли я сделал, что оставил ее там?»