Перевод Евг. Солоновича
Маэстро Пьеро Вуффэ, повару
Смешно, маэстро Пьеро, удивляться
Тому, что в нашем споре в прошлый раз
В подробности не стал я углубляться,
Когда с тобой за ужином у нас
Возник вопрос — какое время года
Милей других. Ты все поймешь сейчас:
Решить с налету спор такого рода
Нельзя, — он вроде тех особых блюд,
Что требуют особого подхода.
Поэты преимущественно чтут
Цветенья пору, дружно извлекая
На свет овна, когда ее поют,
И муравою землю украшая,
И согревая ласкою лучей,
И всем любить и зачинать вменяя;
В стихах монахи из монастырей
Не по двое, не по трое на сходки
Спешат, но братией почти что всей;
Осел томится по своей красотке
И, увидав ее, ревмя ревет, —
Зачем поэтам новые находки!
Другие лето хвалят в свой черед,
Когда, почти без риска ошибиться,
Мы говорим, что сытый будет год:
Уже на ток стекается пшеница,
Плоды на ветках копят сладкий сок
И потемневший виноград лоснится, —
Нельзя сказать, что в этом малый прок;
Темнеет поздно, словно о постели
Зазорно вспоминать в привычный срок,
И долгим днем доволен, кто при деле,
А у кого ни мыслей нет, ни дел,
Жует весь день, чтобы не жить без цели,
Или за карты засветло засел:
В стаканах полных серебрятся льдинки,
Покуда воздух влагу не согрел.
Иные говорят, что вид начинки
Разрозненной не так ласкает взгляд,
Как теста вид с начинкой в серединке:
Пора, когда напитком виноград
Становится и просится из бочки,
От прежних отличается стократ,
Как от мазка — картина и от почки —
Созревший плод. Надеюсь, что поймет
Мой друг сии запутанные строчки.
Ботве они предпочитают плод;
Любуясь птичкой в небе накануне,
Мечтают птичку вынуть из тенет;
Печалятся об октябре в июне,
Май на сентябрь готовы променять,
И спорить с ними — значит спорить втуне.
Есть люди, для которых благодать —
Зима, поскольку нет зимой жарищи
И лежа можно время коротать;
Любая живность в эту пору чище,
Свиней не исключая: кто не глуп,
В морозы не боится жирной пищи;
В Ломбардии приходит время шуб,
И в шляпе с перьями — любой прохожий,
И вспыхнувший Георгий взору люб.
Зимою день короткий — ну и что же!
А ночь зачем? Не спи до трех часов,
До четырех утра и даже позже.
Печется в эту пору пирогов
С начинкой овощной гораздо боле,
Чем сыщется в Неаполе подков.
Любое время славить в нашей воле,
У каждого — приверженцы не зря,
Да что там говорить, не ясно, что ли!
Ты в этом убедишься сам, творя
Молитву и душистое жаркое
(Быку спасибо из календаря!).
Занятье не такое, так другое
В любое время года нам дано:
Кто сочиняет, как и ты, съестное,
Кто птицу бьет, кто делает вино;
Обычный день и праздник — все толково
В календаре твоем отражено.
Пожалуй, все для вывода готово,
Так вот пойми, дружище, что в году
Нет времени прекраснее чумного.
Не заподозри, будто я в бреду
Или треща под стать пичужке глупой
Невнятную несу белиберду.
Дабы тебе я не казался ступой
С водой, изволь дослушать до конца
И все рукою, как Фома, пощупай.
И время Девы, и пора Стрельца
В сравнении с чумными временами
Не стоят выеденного яйца.
Не стану говорить обиняками,
Продолжу, ты ж терпение имей
Раскинуть, выслушав меня, мозгами.
Чума — поклон за это низкий ей! —
Сначала на злодеев наступает
(На Всех Святых так потрошат гусей)
И правильно, конечно, поступает:
Во всех церквах невиданный простор
И на ноги никто не наступает.
Спокойно в долг до самых ближних пор
У всех подряд бери напропалую, —
Едва ль побеспокоит кредитор,
А явится — на боль на головную
Пожалуйся, и страх возьмет свое,
И сумму он простит тебе любую.
Из дома выйдешь — царское житье:
Всяк уступить спешит тебе дорогу,
Тем паче если на тебе рванье.
Подвластен одному себе и богу,
Людишек непонятных посреди
Смеешься ты, внушая им тревогу.
Как хочешь, так себя ты и веди,
Чем хочешь, развлекай себя на славу,
Угодно — хоть на голове ходи.
И мясо можно выбирать по нраву,
И старую говядину не жрать,
Забыв, что прежде ел сию отраву.
И можно жить — и сил не надрывать.
Я верный раб чумы, что тут плохого!
Себя я не любитель утруждать.
Ни облачка на небе грозового,
И сладко заполнять досугом дни
От одного застолья до другого.
Коль скоро есть среди твоей родни
Какой-нибудь богатый старикашка,
Ему о завещанье намекни
И скромно жди, пока помрет бедняжка;
Плевать, что кто-то станет говорить,
Что против бога согрешил ты тяжко.
Природа знай показывает прыть!
Повсюду школы на замок закрыты, —
Все лучше, чем без устали зубрить.
Запреты бесконечные забыты,
Блаженнейшее время настает, —
Неволею мы все по горло сыты.
Как в масле сыр, катается народ:
На что глаза ни упадут людские,
Все каждый беспрепятственно берет.
К тому ж за столько времени впервые
О боге вспоминает человек,
И что ни город — на стенах святые.
Воистину, пора молочных рек,
Такое впечатленье, что природа
Свой золотой переживает век.
Как видишь, в споре главное — метода…
Однако тему исчерпали мы.
Подумай же: какое время года
Прекрасней всех? Ты прав — пора чумы.
ДЖОВАННИ ДЕЛЛА КАЗА[89]
Перевод Евг. Солоновича
«Тревога, страха нашего мерило…»
Тревога, страха нашего мерило,
Который столь непросто отмести,
Ты лед несешь для охлажденья пыла,
Стремясь разлад в союз любви внести;
Ты горечью своею мне претила,
Оставь меня, забудь ко мне пути,
Вернись в Аид, где без того уныло,
И хоть навечно корни там пусти.
Не отдыхая днем, не спя ночами,
Там утоляй неутолимый глад
Немнимыми и мнимыми страстями.
Ступай. Зачем, разлив по венам яд,
Страшней, чем прежде, с новыми тенями
Ты, ревность, возвращаешься назад?
«Красавец в клетке, пилигрим зеленый…»
Красавец в клетке, пилигрим зеленый,
В заморский этот завезенный край,
Прислушивайся к звукам, постигай
Из уст мадонны наш язык мудреный.
Но берегись, уроком поглощенный,
Ее очей горящих, попугай,
Не то, как я, погибнешь невзначай,
Затем что жа́ра ни ручей студеный,
Ни ливень не погасят, ни зима,
Тогда как ей, холодной, все едино —
Сгоришь ли ты иль не сгоришь дотла.
Так набирайся поскорей ума,
Чтоб ей сказать: «Безжалостных, Квирина,
Не жаловала никогда хвала».
«О Сон, дитя покойной, и туманной…»
О Сон, дитя покойной, и туманной,
И влажной ночи, о забвенье зла
Для тех, кого природа обрекла
Тревоге и печали постоянной, —
Опомниться от боли несказанной
Дай наконец, что сердце извела,
Приди и, черные свои крыла
Расправя, неги дай вкусить желанной.
Где тишина? Ведь свет уже потух.
Где легкий рой пугливых сновидений?
Ты снова, Сон, к моим призывам глух.
Напрасно о твоей мечтаю сени.
Под головою камни, а не пух.
О, эти ночи, полные мучений!
«О лес пустынный, друг моей печали…»
О лес пустынный, друг моей печали,
Сейчас, когда пора недолгих дней
Стоит, и с воем ледяной Борей
Завесой снежной застилает дали,
И кудри древних крон седыми стали,
Не отличаясь от моих кудрей,
И на опушке снег лежит твоей,
Где взор цветы не так давно ласкали,
О мрачном этом и коротком дне,
К закату близком, размышляю я,
Который душу леденит и члены,
Но холодней твоей зима моя,
И беспощадней злобный Евр ко мне,
И дальше ночь моя от перемены.
ГАСПАРА СТАМПА[90]
Перевод Новеллы Матвеевой
«О души мудрые и непростые…»
О души мудрые и непростые,
Стремящиеся в гору, к вышней дали, —
Как если бы до вас не пролагали
Туда следов паломники иные, —
Для вас родятся лавры золотые;
Вы по морским пространствам разбросали
Передо мною паруса большие;
Вы имя сладостное в них вписали
Божественного моего Сеньора, —
Ведь сей сюжет минует ухищренья
И сам собой достигнет неба вскоре…
Лишь мой напев, исполненный смиренья,
О Господин, дойдет к тебе не скоро;
Он слишком тих, он глохнет в общем хоре.
«Звезда моя сурова. Но, признаться…»
Звезда моя сурова. Но, признаться,
Мой граф — суровей. От меня всечасно
Бежит он прочь. Когда ж другие тщатся
Меня пленить, мне это не опасно.
Проклятие — в меня влюбленным страстно!
Я пред надменным жажду преклоняться,
Смиренна — с не желающим смиряться.
Люблю того, кто смотрит безучастно.
В негодованье он меня приводит!
Другие — мир, довольство мне готовят,
Но лишь за ним душа моя стремится.
И все в любви навыворот выходит:
Бесчестье — чести гордо прекословит,
Смиренный — плачет, злобный — веселится.
«Не диво ль? — Счастье было мне подвластно…»
Не диво ль? — Счастье было мне подвластно,
Когда меня то боль, то нега ждали,
То мрак, то свет передо мной вставали,
И было небо то черно, то ясно.
(Ведь луг любви, цветущий сладострастно, —
Что́ мог бы он узнать об идеале,
Когда бы в счастье не было печали
Любовным несуразицам согласно!)
А нынче здесь — раздолье травам сорным,
Шипам да сучьям мертвенно-проворным,
Где вьются гады, злы и ядовиты…
Пришло безверье, радость изменила,
Мечту о счастье — скорбь искоренила.
И все причины в этом сердце скрыты.
«Тоскующая, плача о злосчастных…»
Тоскующая, плача о злосчастных
Грехах моих, о праздности сердечной,
О жизни суетной и быстротечной,
Прошедшей в ослепленьях сладострастных,
К Тебе, кто терпит небу непричастных,
Кто снег дыханьем растопляет вечный,
В пух обращает груз бесчеловечный
И в каждом теплит искру сфер прекрасных, —
Взываю: низойди, подай мне руку!
Из бездны выведи, откуда тщетно
Хочу подняться! — Ибо за кого же,
Как не за нас, ты принял крест и муку!
О сладостный, любимый беззаветно, —
Не дай погибнуть мне, великий боже!
ДЖОВАН БАТТИСТА СТРОЦЦИ[91]
Перевод А. Бердникова
«В слезах меня ласкала…»
В слезах меня ласкала,
А смеясь — отвергала.
В горе — тепло дарила,
В радости — зло творила.
Радость — дитя страданья,
Скорбь — от веселья. Знайте,
Любящие! Питайте
Страхами упованья.
«Звезда в лазури ясной…»
Звезда в лазури ясной
Не так светло в ночной тиши сияет,
Как тот цветок прекрасный,
Дар Флоры. А вокруг него пылает
Костер зеленых трав, смеется, льется
С волной и дуновеньем.
И, как дождем, дол напоен томленьем,
И Купидон клянется,
Что всех прелестней твой цветок медвяный
У ног его в лучах зари румяной.
ЛУИДЖИ ТАНСИЛЛО[92]
«Амур крыла мне дал. И вот, крылат…»