«У нас в Нью-Йорке у всех по два, а то и четыре! Беззаботно живут берлинцы!»

Квартиру Алекс снимал без претензий на роскошь, но очень добротную и удобную. Роль прихожей играл широкий коридор. Радовали глаз высокие потолки — что значит кирпичная кладка, это не панели, где человек чувствует себя придавленным бетонными блоками, — обилие зеркал, мягкие ковры, перламутровая мебель. Дмитрий глянул на себя в зеркало, остался доволен. «Мужик хоть куда!» Ростом Бог не обидел, на пару сантиметров выше Алекса, крупные черты лица, брюнетистые волосы, карие глаза, в которых начинали прыгать чертики при виде красивой женщины. «Бородавка над правой бровью слегка мешает, но это больше от мнительности, почти не видна».

Жилых комнат было две. Сразу у входа направо поменьше, метров двадцать. Спальня-кабинет. Трехстворчатый платяной шкаф с огромными зеркалами, раздвижной диван, здесь Дмитрий спал в прежние наезды, у другой стены — книжные шкафы. Вперемешку — русские, немецкие, английские книги. Достоевский по-русски, Байрон и Шекспир на английском, Гёте и Гейне по-немецки. «Вряд ли брат так уж силен в иностранных языках, скорее пыль в глаза пускает приходящим женщинам. Любит завлекать интеллектом. Ничего не скажешь, у каждого свой способ охмурения прекрасного пола».

Все как прежде. Разве что на рабочем столе вместо привычного монитора красуется плоский экран. Алекс хвалился незадолго до отпуска, что купил новый, на жидких кристаллах, очень доволен.

Во второй комнате, побольше размером, метров двадцать пять, заметить изменений и вовсе было нельзя. Впрочем, Дмитрий не мог похвастаться наблюдательностью. Все тот же светлый кожаный угловой диван «на пятерых», большой раздвижной стол, изысканные, прямо-таки королевские стулья. Стенка причудливой формы с башенками и уступами, большой телевизор в углу. Все радовало глаз. Веяло стабильностью, достатком, покоем, с подобострастием заглядывало в глаза. На пуфике возле дивана лежала программа передач ТВ. Начало августа. Да, брат тогда был еще здесь.

Заглянул на кухню. Отключенный двухкамерный холодильник. Пустая пасть с приоткрытой челюстью. Впрочем, это значит, что брат покидал квартиру без паники, не торопясь.

Появилось сначала неосознанное, потом все возрастающее ощущение беспомощности и тревоги. «Зачем я приехал? Что я смогу? Убедиться, что брата нет? Зайти в полицию? Написать заявление? На каком языке?»

Немцы — он это знал — не спешат прогибаться и выслушивать превосходный — предмет гордости Пивоваровых — английский. Алекс смеялся, что в Берлине употребляют денглиш — смесь немецкого с английским, но не в учреждениях же? Эля, как понял Дмитрий, вечно занята, ее не допросишься. Брать с собой переводчика? Может, деньги эту проблему решают? И еще. Если с Алексом несчастье — об этом и думать не хотелось, но от мысли не уйти, как ее ни гони, — надо решать, как сделать, чтобы не пропали хотя бы деньги брата. Результат многолетних усилий. В каком-то смысле итог жизни.

«Да что я закаркал! — попытался урезонить себя Дмитрий, но внутренний голос был неумолим: — Не исключено, что брата ты больше не увидишь…»

От этой мысли стало так тоскливо, что появилось острое желание что-либо съесть, выпить, куда-то бежать или, наоборот, уснуть. В голове шумело, казалось, что бесконечный полет через океан все еще продолжается. Не раздеваясь, Дмитрий бросил под голову подушку и выключился.

Сколько проспал, не понял. Проснулся так же внезапно, как уснул. И сразу вернулись мрачные мысли. «Когда приходят к власти сукины дети, собачья жизнь начинается у всех — так, кажется, острит Шендерович. А когда была другая? В средние века? Нет, дело не во власти, просто мы не те, за кого себя выдаем. Убийцы, уроды, мерзавцы. Признаваться в этом не хотим. Сваливаем все на Бога, мол, по образу и подобию его. Каково ему это слушать?»

Судя по косым лучам солнца, которые заливали комнату, день уже давно перевалил свою половину. Сгорая от любопытства, деревья совсем, как бывало в детстве, исподтишка заглядывали в комнату. «Терем, теремок! Кто в тереме живет?»

Дело шло к вечеру, а Дмитрий еще ровно ничего не узнал. «Надо быть собраннее!» Встал, плеснул в лицо воды. Открыл компьютер. Прорва файлов. Как в них разобраться? Мелькнула мысль: «Не посмотреть ли почтовый ящик?» Ключа не было, проку от него тоже. Ящик пуст, почту явно забирали. Наклеил записку с просьбой «зайти в квартиру к господину Пивоварову». Расспрашивать соседей нет смысла: что Америка, что Германия, все едино. Никому дела нет: «Не суйся в мое жизненное пространство, я тебя не знаю и знать не хочу».

«Ну, где же Эля? — с невольным раздражением встрепенулся Дмитрий в поисках виноватого. — Куда она запропастилась?»