«Все началось со взрыва».

Август прочитал эти слова в пятый раз, не вникая в смысл фразы. Он сидел у кухонного стола, одной рукой катал яблоко по кругу, а другой придерживал книгу про вселенную. Ночь плыла за окнами компаунда, закрытыми стальными ставнями, и Август чувствовал, как город надвигается на него сквозь стены. Он посмотрел на наручные часы. Манжет рубашки задрался, обнажая нижнюю из отметин. Из соседней комнаты донесся голос сестры, но реплика предназначалась не Августу. Ниже было еще девятнадцать этажей, и до Августа доносился многослойный шум голосов, ритм шагов, металлический щелчок заряжаемого оружия и тысячи других звуковых обрывков, образующих музыку компаунда Флинна.

Август опять заставил себя переключиться на книгу.

«Все началось со взрыва».

Слова напомнили ему поэму Томаса Элиота «Полые люди». «Не взрыв, но всхлип». Конечно, там говорилось о финале жизни, а здесь – о начале, но и то и другое объединилось в голове Августа. Мысли о вселенной, о времени и о себе кружились и падали, будто костяшки домино, сбивая одну за другой, – и так без конца.

Стальная кухонная дверь отворилась, и вошел Генри. Август вздрогнул.

Генри Флинн был высокий и стройный, с руками хирурга, и щеголял в стандартном камуфляже спецназа. К рубашке приколота серебряная звезда, принадлежавшая прежде его брату, а до того – его отцу, а еще до того – двоюродному деду, и так продолжалось все пятьдесят лет от крушения, восстановления и создания Истины. А может, все началось еще раньше, ведь сердцем города всегда был Флинн.

– Привет, па, – произнес Август, стараясь не подать виду, что он ждал его прихода целую ночь.

– Привет, Август, – ответил Генри, ставя на стол ВУФ – ультрафиолетовый маяк высокой плотности. – Как дела?

Август перестал катать яблоко, захлопнул книгу и заставил себя сидеть прямо, хотя его мысли лихорадочно заметались в голове. Август подозревал, что это как-то связано с потенциальной и кинетической энергией. Знал он лишь одно: его тело искало движения.

– Ты в порядке? – поинтересовался Генри.

Август сглотнул. Врать он не мог. И почему ему так трудно сказать правду?

– Я больше не могу, – пробормотал он.

Генри уставился на книгу.

– Что, астрономия? – осведомился он с фальшивой веселостью. – Сделай перерыв.

Август посмотрел на отца в упор. У Генри Флинна были добрые глаза и печальный рот, или печальные глаза и добрый рот. У лиц – сотни и тысячи разных черт, бесконечно делимых, однако они складываются в безошибочно узнаваемые выражения: гордость, отвращение, бессилие, усталость – Август опять сбился с мысли.

Он попытался поймать ее прежде, чем та укатится за пределы досягаемости.

– Я не про книгу.

– Август… – начал Генри, давно понявший, куда клонит сын. – Это не обсуждается.

– Но если ты просто…