– И какая длинная! У нас таких – по пальцам перечесть.

– А вот длина – вовсе не исключительное достоинство. Такие сочинения и не могут быть короткими.

Харриет, в упоении перечитывавшая строки, уже ее не слышала. В голову ей приходили благоприятные для мистера Элтона сравнения.

– Одно дело, – заговорила она, зардевшись, – когда человек, как и все вокруг, обладает достаточным здравым умом и может написать короткое письмо по бытовым вопросам, и совсем другое – когда человек может придумывать такие шарады и сочинять такие стихи!

Более горячего неприятия мистера Мартина с его коротенькой прозой Эмма и пожелать не могла.

– Какие они чудные! – продолжала Харриет. – Особенно две последние строчки! Но как же мне вернуть ему листочек, как же сказать, что я ее разгадала? Ах, мисс Вудхаус, что же нам делать?

– Положитесь на меня. Вам ничего делать не нужно. Он, полагаю, придет сегодня вечером, и тогда я верну ему листок, мы поговорим о какой-нибудь чепухе, а вы не будете скомпрометированы. Ваши прекрасные глаза сами засияют для него в подходящий момент. Доверьтесь мне.

– Ах, мисс Вудхаус! Как жаль, что я не могу переписать к себе такую красивую шараду! Она куда лучше остальных.

– Выкиньте последние две строки и можете смело переписывать.

– Ах, но ведь эти строки…

– Самые лучшие. Разумеется, однако ими наслаждаться нужно наедине. Они не станут хуже от того, что их отделили от остального послания. Ни сами строки, ни их смысл не изменятся. Если их убрать, то намек на вдохновительницу шарады исчезнет и останется лишь изящная загадка, способная украсить любое собрание. Будьте уверены, пренебрежение плодом его стараний равносильно пренебрежению его чувствами. Влюбленного поэта нужно поощрять и как влюбленного, и как поэта – либо же не поощрять вовсе. Дайте мне альбом, я сама все перепишу, тогда никакого намека на вас точно не будет.

Харриет уступила, хотя рассудок ее едва мог представить строфы по отдельности, а чувство было такое, словно в альбом записывают признание в любви. Стихи казались ей до того сокровенными, что она не хотела, чтобы их увидел кто-либо еще.

– Теперь я этот альбом никогда из рук не выпущу, – сказала она.

– Замечательно, – откликнулась Эмма, – это вполне естественное чувство. И чем дольше оно будет длиться, тем я буду довольнее. Но вот идет мой батюшка, вы же не станете возражать, если я зачту шараду ему? Он будет в восторге! Он обожает всякие загадки, а особенно те, в которых превозносится женщина. Батюшка мой с такой нежностью ко всем нам относится! Позвольте же зачитать стихи ему.

Харриет помрачнела.

– Дорогая моя Харриет, не стоит относиться к этой шараде столь серьезно. А иначе вы рискуете ненароком выдать свои чувства, если будете слишком задумчивы или поспешны во взаимности, и выйдет, что вы придаете ей даже большее, чем в нее заложено, значение. Не дайте свести себя с ума такому крошечному проявлению восхищения. Если бы он хотел держать все в тайне, то не стал бы передавать листок в моем присутствии. Он же, напротив, пододвинул его скорее в мою сторону, чем в вашу. Не будем же приписывать этому знаку внимания чрезмерную торжественность. Он получил достаточное поощрение на дальнейшие шаги, и незачем сидеть и вздыхать над этой шарадой.

– Ах, да! Надеюсь, я не выставлю себя нелепо… Поступайте как вам угодно.

Вошел мистер Вудхаус и очень скоро сам завел разговор о волнующей их теме, осведомившись, как это было заведено:

– Ну, милые мои, как там ваше собрание? Нашли что-нибудь новенькое?

– Да, папа, как раз хотим вам прочесть. Нашли сегодня утром на столе листочек с одной чудесной шарадой – фея, должно быть, оставила. Мы ее только что к себе переписали.