В письме могло быть написано что угодно, но было более чем ясно, что оно от слова до слова искреннее. Кого-то другого могло бы обидеть скрытое оскорбление в конце, но не Жанин, потому что она точно знала тон, в котором это было написано. Читая его, она слышала в своей голове, как оно было произнесено голосом парня, его интонацией, в его ритме. Жанин лежала на кровати, прижимая страницы к груди, словно обнимая воспоминания о Марио. Вдруг она резко вскочила, так, будто кровать была сделана из гвоздей. Она была озадачена, в ее голове словно что-то щелкнуло, как когда читаешь романы Агаты Кристи и узнаешь, кто убийца, или когда идешь на экзамен, думая, что ничего не знаешь, а на самом деле прекрасно знаешь программу, и ответы приходят сами собой.

Да, я видела много загадочных сериалов, и, возможно, то, что я сейчас скажу, – чертовски безумно. Но это письмо, написанное за две недели, за полторы недели до смерти Марио, совсем не похоже на письмо человека, который планирует совершить самоубийство. Нет. Он пишет в нем о своем будущем. Это не прощальное письмо. Нет… Я перечитываю его снова и снова и не вижу никакого намека на то, что парень, который написал это, думает о суициде. Наоборот, не нужно быть великим психологом, чтобы увидеть, что в глубине души у него есть надежда. И что? Я знаю, что его нашли повешенным… И знаю, что люди смотрели на это сквозь пальцы, но, народ, Марина была убита… Не хочу сказать, что одно связано с другим, но, если однажды уже убили подростка, почему это не может повториться? Думаю, что Марио был убит… Да, возможно, я спешу с выводами, но в этом есть смысл, подумайте об этом.

Жанин поступила так, как поступил бы любой кинозритель-подросток под влиянием всей той фантастики, которую она смотрела: взяла велосипед и поехала на место происшествия. Она могла бы взять такси или Cabify[9], но это было бы не то. Она приехала к озеру. Тишина этого места и мысль о том, что, возможно, парень был убит, вселили в нее определенный страх. По позвоночнику пробежала дрожь, но, несмотря на то, что кожа покрылась мурашками, она двинулась вперед. Она смотрела на землю в надежде найти что-нибудь, подсказку, ключ к разгадке, но это было тщетно. Грязь высохла, и осталось лишь нагромождение бессмысленных следов – следов, как она предполагала, оставленных после снятия тела. У нее было мало информации. Она знала, что они нашли его на дереве, но зачем Марио повесился? И почему именно там? Он был высокомерным, не проще ли было бы устроить типичную сцену в ванной, в луже своей собственной крови и с порезами на запястьях? На ее взгляд, парень, который так заботился о своей внешности, не выбрал бы смерть через повешение. Не нужно быть криминалистом, чтобы понять, что трупы с петлей на шее не очень-то красивы… Гипотеза девушки не имела под собой прочной основы, но, помимо ее и улик, она полагалась на нечто более важное – на интуицию. Нельзя прийти в полицейский участок и сказать: «Офицер, у меня предчувствие. Не думаю, что Марио совершил самоубийство». Особенно девушке, которая доносила на него за жестокое обращение. Но здесь, на месте происшествия, она все больше убеждалась в своей правоте. Она рассматривала дерево, как мавзолей, на мгновение прикоснулась к нему и почувствовала себя так глупо, что ей захотелось развернуться и уйти. Но прежде чем она дошла до велосипеда, что-то привлекло ее внимание.

Сначала я подумала, что это кусок пластика. Может быть, это крышка от бутылки, но, подойдя ближе, я нашла только один беспроводной наушник и поняла, что он принадлежал Марио. Что он здесь делает? Я знала, что у него должна быть гарнитура. Я нагнулась, чтобы поднять его. Нет перчаток, да, нет стерильного пластикового пакета. Подняла его, потрясла над юбкой и положила в карман пиджака. Я не криминалист, просто подросток. Полагаю, что если вы ленивый полицейский, и немного осведомлены в деле, и вам ясна теория самоубийства, то вполне естественно, что никто не станет засучивать рукава, чтобы подобрать улики, какой являлся этот наушник. Она ни на что не указывала и ничего не отражала, но дорогая беспроводная гарнитура, лежащая на земле, наполовину скрытая в грязи, стала еще одним подтверждением того, что Марио покончил со своей жизнью не по своей воле.

Пока Жанин играла в «детектива-подростка», Мелена стояла перед дверью в Лас Энсинас. Она предпочла прийти ко второму занятию, потому что первым делом утром у них был урок физкультуры. Прийти на него ей показалось немного странным, поэтому она решила прийти на урок дебатов. Она так долго думала, заходить или нет, так как урок уже начался. Но учитель, который уже увидел ее, жестом показал, чтобы она зашла. Не было необходимости представлять ее, никто не остановил урок, чтобы не делать из мухи слона, за что девушка была очень благодарна. Дебаты становились все более жаркими. Венди, которую Азусена хотела отделить от ее вечно поддакивающих подружек, так как на нее постоянно поступали жалобы, отстаивала позицию против помощи беженцам и демонстрировала истинную себя: девушка со скудным умом и большим количеством предрассудков. Это звание не было навязано ей случайно, она присвоила его себе сама. Ее расистские комментарии подняли в классе волну хейта. Было очевидно, что Надя чувствует себя все более оскорбленной. Однако сейчас была не ее очередь говорить. Но Андреа – оппонент Венди – отстаивала права таких как Надя. Правда в том, что ее аргументы звучали плохо из-за волнения, хотя и были очень основательными. Она выступала за права человека и нашу обязанность помогать другим. Говорила о терпимости, в то время как соперница смеялась, вела себя очень легкомысленно и даже использовала издевательский тон, как будто она была маленькой девочкой. Это дискредитировало ее, хотя она этого не осознавала. Мелена наблюдала за этой сценой, но предпочла ничего не комментировать.

Я села на единственное свободное место, которое смогла найти, рядом с девушкой, похожей на гопницу, – Ребекой. По-моему, она довольно милая. Горка помахал мне рукой, и это меня немного успокоило. Сколько я ни оглядывала класс, больше никаких жестов поддержки не получила, да они и не были мне нужны. Если я и вернулась в школу, то не для того, чтобы завести друзей, а для того, чтобы окончить ее. Меня не нужно было спасать. Дебаты были очень скандальными, потому что невысокая блондинка с длинными ногтями все время стучала по пюпитру и размахивала руками, как рэпер из Бронкса. То, что она говорила, звучало очень расистски и не имело никакого смысла…

Дебаты начали обостряться. Когда Венди упомянула отца Андреа, назвав его «левым политиком-деревенщиной», учительница прервала занятие. Никто этого не видел, но, когда обе девушки вернулись на свои места, Венди прошептала что-то на ухо Андреа что-то вроде: «Ты сука, а твой отец – придурок». Андреа повезло, что она не слышала этого, потому что она могла бы потерять свои милые, вежливые девичьи манеры и дать ход ярости, которую сдерживала внутри. В классе возник переполох, поэтому никто не заметил, как Венди бросила на Надю убийственный взгляд. Но она была уже далеко не в том состоянии, чтобы так легко обижаться. Блондинка вышла в коридор, чтобы присоединиться к своим приспешникам и пожаловаться на окончание занятия. Она была очень сердита. Она всегда была очень сердитой. Андреа и Горка подошли к Мелене. Несмотря на то, что это был больше формальный разговор, чем искренние вопросы, девушке было приятно получить внимание, пусть и немного фальшивое, от двух знакомых людей. Андреа нельзя было назвать подругой, но они уже были представлены друг другу и виделись пару раз… Горка сказал только: «Я так рад снова видеть тебя здесь». Этого было достаточно, потому что это прозвучало искренне и эффектно. Андреа выплеснула всю желчь, которую вызвали в ней дебаты, и продолжила защищать свою позицию, приходя в ужас от того, что в мире еще есть такие люди, как Венди.

Я была немного эмоциональна, и это были плохие эмоции. Я не плакала, но была близка к этому. Если я чему-то и научилась у отца, этого «левого политика», как назвала его та глупая девчонка, так это тому, что нужно стараться сделать людей лучше, бороться с несправедливостью… Он хочет сделать мир лучше, это звучит банально, но это его политическая движущая сила, и я думаю, что это очень благородно. Мы дома всегда говорим о человечности. Но в этой девушке никакой человечности, ну никакой, разве я не права? Как может молодая девушка быть такой? Как она может так думать? Если ты активна и открыта миру, неважно, путешествуешь ты или нет, все равно должна понимать, что белые, черные или желтые – все одинаковы, и у всех нас одинаковое сердце… Да, я такая же правильная, как отец, но это правда. Как вы собираетесь запретить предоставлять убежище людям, которые бегут от голода, нищеты и разрухи? Зачем хотите усложнить им жизнь… Я всегда стараюсь уважать позиции других, но есть вещи, есть мысли, которые невозможно оправдать, потому что они нарушают права человека. Никогда не пойму, как разум или здравый смысл не мешают людям отстаивать такое нелепое мнение. Не понимаю…

Венди была в ярости. В коридоре мимо нее лучше было не проходить. Она была возмущена тем, что не получила никакой поддержки в дебатах.

Черт, все против меня, и учительница тоже. Она увидела, что я новенькая в классе, и вместо того, чтобы помочь, она обошлась со мной как с дерьмом и невзлюбила меня. Она точила на меня зуб весь этот чертов курс. Я ущемляю права кого-то? Так считает эта идиотка, которая мнит себя красивой, хотя она просто подружка «ушастого», который так носится за ней? Но я не дура и все понимаю. Какой он неудачник. Ничего не имею против. Просто хочу, чтобы все делалось правильно и чтобы все уважали друг друга. Не приезжай в мою чертову страну, чтобы отнять у меня работу, насиловать здешних девушек и воровать… Оставайся в своей, и если тебе там плохо, то уезжай и сделай все возможное, чтобы изменить это. Я хочу защитить свой народ, а не открыть дверь для всех желающих приехать сюда, чтобы разграбить то, что принадлежит нам. Это не расизм, это здравый смысл. Это логика, вы понимаете? Я даже не хочу говорить о той, с платком. Она его больше не носит, но от нее все равно воняет… Черт, какая ужасная жизнь, какая ужасная школа, какое ужасное все.

Занятия продолжались, и неделя шла своим чередом. Мелена с лихвой компенсировала свое возвращение в школу. Несмотря на то, что иногда она чувствовала себя неуверенно, было приятно знать, что она может довериться матери. Она рассказывала ей обо всем, что происходит. Их отношения стали дружескими, как никогда. У Жанин все еще была догадка. Но она была хрупкой, как снежинка в руке, это было ничто… Поэтому она пришла в школу в самом мрачном своем настроении. Она поведала обо всем понемногу, говорила достаточно и продолжала зацикливаться на мысли, что Марио был убит. Венди получила титул безжалостной ученицы. Люди не хотели иметь с ней проблем, и в этом была ее сила. Она выглядела злой, ворчала при любой возможности и показывала свое недовольство Вселенной. Она говорила всем: «ты гей» или «чертов ниггер, возвращайся в свою страну», иногда «лесбиянка, не смотри на меня, а то я тебя засажу», «как отвратительно это, как отвратительно то»… Чаша терпения вскоре переполнилась, и ее вызвали в кабинет директрисы, угрожая отчислением, если она не изменит свое поведение.

– Еще одна жалоба, и мы будем вынуждены тебя отчислить, Венди Мойра.

Это лишь на время повлияло на Венди и ненадолго заставило замолчать. Но дурной взгляд и плохие манеры остались. Это было так же эффективно, но менее опасно для нее: никто не пойдет к директрисе жаловаться, что другой ученик бросил на него не такой взгляд. Все ученики ненавидели ее, поэтому, когда через пару недель ее нашли с перерезанным горлом, никто не обратил на это особого внимания. Но до этого еще очень далеко.