С этими доводами трудно не согласиться. Однако то, что Гладкову хотелось уверить всех в своем авторстве пьесы, не означает, что он не был ее автором в действительности. Человек, судя по всему, очень наивный, он и прибег к наивной же попытке оправдаться и очиститься от подозрений, которых, возможно, не заслуживал. «Когда я изредка вспоминал, как Гладков увиливал от написания сценария, я не мог понять, почему он, скажем, не нанял какого-нибудь литературного негра, чтобы тот зарифмовал ему, за плату, разумеется, эти несколько сценок, — недоумевал Рязанов. — Он мог бы, в конце концов, сослаться на свою неслыханную занятость, чтобы не вызвать подозрений. Но ему, видно, подобная хитрость даже не пришла в голову. Он простодушно полагал, что как-нибудь обойдется. Сходило же с рук до этого. И он оказался прав, действительно обошлось».

Все это, конечно, свидетельствует прежде всего о невероятной инфантильности Александра Гладкова, которого именно по этой причине не хочется уличать в моральной нечистоплотности. Но из всей этой истории явствует одно: Гладков не видел ничего предосудительного в том, чтобы уклоняться от выполнения взятых на себя обязательств. Это его не красит, однако подозрения в присвоении им чужого сочинения отсюда никак не вытекают. Можно сказать, они столь же безосновательны, как и в случае Михаила Шолохова с «Тихим Доном». Пора бы уж оставить все эти пересуды; в истории советской литературы четко зафиксировано: Гришка Мелехов и его Аксинья — творения Шолохова, поручик Ржевский и Шурочка Азарова — детища Гладкова. И вряд ли эти факты когда-либо придется признать неверными.

Вернемся, однако, к началу работы над «Гусарской балладой» (кстати, это название придумал Леонид Зорин — сценарист предыдущего рязановского фильма). Сразу после того как у Рязанова на руках оказался самостоятельно написанный им готовый сценарий, он на несколько месяцев полностью забыл о Гладкове и с головой ушел в заботы, связанные с подготовительным периодом съемок.

Последующие проблемы при постановке «Гусарской баллады» были связаны с подбором актеров; Рязанов и впоследствии не раз и не два будет обжигаться именно на этой, казалось бы такой безобидной, стадии производства фильма.

Так, режиссера с самого начала огорошили категорическим отказом утвердить на главную мужскую роль именно того актера, в котором он в то время души не чаял и видел идеального поручика Ржевского. Пробовались Александр Лазарев, Вячеслав Тихонов, а также оба исполнителя главных ролей в «Человеке ниоткуда» — Юрий Яковлев и Сергей Юрский. Как раз от пробы последнего Эльдар пришел в наибольший восторг, который ни на йоту не разделили ни директор «Мосфильма» Владимир Сурин, ни даже рязановский покровитель Иван Пырьев. Оба руководителя в один голос возмутились «некрасивостью» актера. Возможно, сыграло свою роль и то обстоятельство, что именно Юрский ассоциировался с ославленным на всю страну «Человеком ниоткуда» — лентой, фактически официально признанной позором «Мосфильма».

— В общем, бери Яковлева, — сказал Рязанову Пырьев. — Тут и думать нечего. Красивый, высокий, темпераментный — настоящий гусар!

Рязанову пришлось подчиниться. Вероятно, режиссер не воспринял это как слишком уж большое поражение: в конце концов, Яковлеву он тоже очень симпатизировал, а в процессе съемок убедился, что гусар из того — и впрямь хоть куда! (Роль Ржевского, впрочем, не была такой уж органичной для Яковлева; по собственным воспоминаниям артиста, ему тогда «было внове сыграть гусара, „бретера и забияку“, рубить шашкой, скакать на лошади. Удаль — не самое сильное мое качество, — надо было, чтоб стало моим». И оно таковым стало — Юрий Васильевич все-таки был актером от бога.)

С другой стороны, Рязанов справедливо считал центральным образом фильма Шурочку Азарову, а подобрать актрису на эту роль было куда труднее. Шурочка должна была сочетать в себе юность, субтильность, артистизм, мужество, уметь петь, танцевать, скакать на лошади, фехтовать. В мундире корнета она должна была походить на воинственного юношу, в бальном платье — на очаровательную аристократическую барышню.

Конечно, Эльдар не мог в данном случае не вспомнить об открытой им Людмиле Гурченко — и вызвал ее на пробы в числе первых. Однако у актрисы в то время были серьезные неурядицы в личной жизни, и перед своим кинематографическим «отцом» она на сей раз предстала не в лучшей форме. Кроме того, именно тогда между Рязановым и Гурченко пробежала черная кошка, что объясняет огромный перерыв в их совместной работе, растянувшийся на двадцать лет. Рязанов об этой туманной то ли ссоре, то ли обиде не упоминал ни в одной книге и ни в одном интервью. Да и сама Гурченко в воспоминаниях поведала об этом лишь в общих выражениях:

«В 1962 году вместе с Вячеславом Тихоновым „пробовались“ в фильм „Гусарская баллада“. <…>. Думаю, та проба была далеко не лучшая в моей жизни. <…>

В те дни произошла одна маленькая кинематографическая историйка. Маленькая нелепая историйка, которая развела нас с режиссером аж до 1980 года.

В кино, когда фильм задействован, все профессии от помрежа до режиссера-постановщика — главные винты и винтики. Есть такие винтики, которые входят в доверие к рулевому и, пользуясь тем, что рулевой занят более важными проблемами, чем сплетни, интриги, испорченный телефон, в удачный момент тихонько нашептывают и подливают яду. Когда в пене, в мыле, в азарте режиссер тащит картину, любой дурацкой реплике можно придать гиперболизированное значение. Остановиться, разобраться нет сил, времени — план, люди, здоровье, актеры, студия, бессонница… Видно, чем-то я то ли не угодила, то ли была просто неприятна тому винтику. Но яд был пролит. И, как это ни обидно признать, очень талантливо. И в обе стороны. Я насупилась. А режиссер как бы вычеркнул меня из своей творческой жизни».

Позднее Рязанов рассказывал, что Гурченко в любом случае не подходила на эту роль, поскольку выглядела чересчур хрупкой и миниатюрной. Лихого корнета режиссер не мог разглядеть в ней при всем желании. По этой же причине Эльдаром была отвергнута Алиса Фрейндлих, чья проба на Азарову была как раз очень яркой.

А вот Светлане Немоляевой не повезло по противоположной причине — у нее была слишком женственная фигура, которую мундир только подчеркнул бы. Но и Немоляева весьма понравилась и запомнилась режиссеру. На протяжении ряда последующих лет Рязанов еще не раз пробовал и Алису, и Светлану, пока в конце концов не снял их обеих в «Служебном романе».

Шурочкой же Азаровой в результате стала 21-летняя студентка отделения музыкальной комедии ГИТИСа Лариса Голубкина, устроившая Рязанова во всех отношениях. Она, правда, была совершенно неопытной, но для толкового режиссера это никогда не является преградой. К тому же Лариса все схватывала на лету и отдавалась съемочному процессу со всей страстью молодости.

Лишь однажды Рязанов столкнулся с легко объяснимым голубкинским страхом, который, к его удивлению, присутствовал и в этой отважной девушке. В одной из трюковых сцен от Ларисы требовалось спрыгнуть со второго этажа декорации (с антресолей в залу). Голубкина никак не решалась. Тогда потерявший терпение Рязанов выкрикнул: «Смотри и учись!» — и живо поднялся на второй этаж, намереваясь спрыгнуть с него, дабы личным примером подзадорить трусиху. Решительно подойдя к краю антресолей, Эльдар ужаснулся. Высота и впрямь была устрашающей — около четырех метров. Режиссер в то время весил 113 килограммов — и для него этот прыжок был еще более рискованным, чем для девушки вдвое меньшего веса. Однако ради дела необходимо было себя превозмочь — и Рязанов шагнул в бездну. Все обошлось. Для него — но, увы, все-таки не для Ларисы. Вдохновленная примером режиссера актриса преодолела свой страх — и один из дублей оказался роковым. К счастью, не бесповоротно.

«Упрямство и требовательность Рязанова, — вспоминал об этом случае Александр Гладков, — однажды едва не привели к непредвиденному драматическому осложнению. Голубкина по ходу действия должна была прыгать с антресолей высотой чуть ли не в два человеческих роста. Актриса послушно прыгала. Сняли несколько „дублей“. Я был на съемке, и мне казалось, что все идет отлично. Но Рязанов заставлял ее прыгать снова и снова, потому что в какой-то момент, который я не мог уловить, он замечал, что Голубкина перед прыжком непроизвольно подгибает колени, как этого не должна была делать Шура Азарова. Я наблюдал это с предчувствием, что сейчас что-то должно случиться. Так и оказалось. На шестом или седьмом прыжке Лариса упала. Съемка была прервана. Ее увели из павильона под руки. Сразу было не ясно, что это — перелом, вывих или растяжение, но для судьбы фильма ничего хорошего это не сулило. Нам повезло. Рентген и несколько дней лечения и отдыха вернули нашего молодого корнета в строй, но не скрою, что все эти дни я думал о Рязанове не слишком вежливо».

По признанию Ларисы Ивановны, травма, полученная в том злополучном дубле, давала о себе знать еще много лет. Тем не менее и этому фильму, и лично Эльдару Александровичу Голубкина была и остается безмерно благодарна, справедливо считая, что «Гусарская баллада» оказалась для нее истинным «звездным билетом».

Успех Шурочки Азаровой у советской молодежи был ошеломительный, однако несколько двусмысленный. В последние годы актриса не раз припоминала, что после «Гусарской баллады» ее осаждали не столько поклонники, сколько поклонницы — как правило, эдакие пацанки со стрижкой «под мальчика» а-ля корнет Азаров. Пожалуй, допустимо сказать, что Лариса Голубкина против своей воли и вопреки собственным совершенно традиционным сексуальным склонностям стала первой лесби-иконой в Советском Союзе.

Юрию Яковлеву ничего подобного, конечно, не грозило — его персонаж был воплощением маскулинности, даже слегка гипертрофированной. Недаром поручик Ржевский вскоре стал героем самой, безусловно, фривольной серии анекдотов. Именно благодаря этим анекдотам огромное количество людей и в советское, и в постсоветское время были уверены, что Ржевский — герой из «Войны и мира» Толстого. Все оттого, что наиболее частым женским персонажем тех анекдотов как раз выступала толстовская героиня. «Краеведы сказывают, — пишет Денис Горелов, — что до 1962 года в похабных анекдотах орудовал безымянный гусар с Наташей Ростовой. К славному юбилею великих битв народный герой обрел имя и чин. „Поручик Ржевский! Это он!“ — вскричала Шурочка, разом перевернув не то что страницу, а целую главу национального фольклора».