С точки зрения Кьеркегора, ирония романтиков недостаточно серьезна. Их ирония – это какая-то игрушка и забава, думает он. И он противопоставляет им иронию Сократа как более правильную. Суть этой иронии он усматривает в том, что субъективность уничтожает, аннигилирует все, что не есть в субъекте, то есть пробуждает субъективность и уничтожает всякую объективную, внешнюю, неподлинную реальность, всякую объективную истину. Для него смысл сократовской иронии – в пробуждении субъективности. В том, что есть я и есть мир и весь мир не имеет значения! Имею значение только я, моя субъективность. В этом смысле он ставит иронию Сократа намного выше, чем иронию романтиков. Для него в иронии Сократа самое главное – это торжество человеческой субъективности над всем внешним, что ей противоположно, выявление субъективности, а не просто «разрушил – создал, создал – разрушил». Для Кьеркегора начинается отход от романтизма. И еще у Сократа для него бесконечно важно диалогическое начало (но об этом чуть позже).
Чтобы как-то завершить разговор о формировании Кьеркегора как мыслителя, должен сказать, что он мало куда выезжал из своей родной Дании. Он ездил в Берлин – главный центр мировой философии. В сороковом году он совершил туда поездку и слушал там лекции Шеллинга. Это очень сложная и интересная тема, как эти лекции повлияли на Кьеркегора. В целом он в конце концов оценил их критически. Но многие исследователи считают, что в этих лекциях был сильный заряд антигегельянства, которое Кьеркегор унаследовал.
Мне, как отчасти историку, всегда очень занятно об этом думать, это воображать. Представьте себе мысленный эксперимент: вы на машине времени перенеслись в сороковой год в Берлин, в зал, где Шеллинг читает лекции. И вот там собралась пара десятков гениев, хорошая компания великих людей, которые вскоре изменят и пересоздадут всю культуру Европы! Бок о бок сидят: Фридрих Энгельс, Михаил Бакунин, Ранке (великий историк), Иван Киреевский, Якоб Буркхардт (друг Ницше, известный историк культуры и автор самой знаменитой книги о Возрождении), Сёрен Кьеркегор… и так далее. Только вообразите себе эту фантастическую картину! Воистину, «бывают странные сближенья»…
А в общем, помимо этих двух выездов в Берлин, Кьеркегор никуда и не выезжал. Вся его коротенькая жизнь связана с Копенгагеном.
Мы с вами подошли к очень важному моменту в жизни Сёрена, о котором нельзя не сказать и никак нельзя сказать. Такая вот безвыходная ситуация. Попытка влезть в чужую душу – тем более в душу Кьеркегора – в этом, несомненно, есть нечто предосудительное!
Кьеркегор – мастер парадокса. В числе прочего, Кьеркегор учит не договаривать. У него есть одна чудесная цитата: «По отношению к экзистенциальным понятиям желание избегнуть определенности свидетельствует о такте». То есть иногда важнее недосказать, чем сказать. Тем более когда речь идет о вещах невыразимых. Все самое главное словами не передаваемо, не обобщаемо. Ведь слово – это обобщение. А все главное в экзистенциализме словом не выразить. Ведь каждый из нас – уникальная личность с глубокими душевными переживаниями и неповторимыми чувствами. Как же можно это обобщать? Очень важно искусство недоговаривать, понимать, что принципиально не выразить словами! Поэтому, замечу, надо искать иные способы выражения, по ту сторону понятий и слов. Это очень характерно: умение не договаривать, понимать, что не все можно выразить словом, нужно искать иные средства выражения, по ту сторону понятий и слов. (Поэтому-то так важно, как Кьеркегор философствовал, о чем я еще скажу немало.)
И вот мы подошли к важнейшему факту его внутренней жизни. Этот факт очень интимен, очень личностен, очень загадочен и странен. Говоря о нем, можно легко «нарубить дров». В то же время, по дружному мнению всех кьеркегороведов, это – важнейший факт в его внутренней жизни и вся его философия может быть понята только изнутри этого факта и из него исходя. Сначала я изложу внешнюю картину событий, потом какие-то интерпретации.
Примерно в 1839 году Кьеркегор познакомился с молоденькой девочкой, которая была моложе его больше чем на десять лет. Ей тогда еще не было шестнадцати. Очень очаровательная, жизнелюбивая. Ее звали Регина Ольсен. И он пылко влюбился в нее. Надо сказать, что у него и до этого было несколько влюбленностей, но эта любовь была самой пылкой и, как оказалось, на всю жизнь. Все шло к очевидному и неизбежному хеппи-энду. Взаимная любовь; он ухаживает, она ему отвечает взаимностью, конечно, в рамках той пуританской морали, которая жестко регламентирует общение мужчины и женщины, и в итоге – помолвка. Обмен кольцами, объявление Сёрена и Регины женихом и невестой. Скоро свадьба!
Но проходит год, и происходит что-то совершенно непонятное: Сёрен ведет все к разрыву, пытается его спровоцировать, поставив себя в позицию виновного. Но Регина интуитивно чувствует, что в этом есть что-то неискреннее, что он ведет себя странно и что-то недоговаривает. И она пытается его удержать, совершает даже какие-то неприличные по тем меркам действия. Например, одна, без провожатых приходит к Сёрену домой (что по меркам тогдашней морали было весьма смело). Уговаривает его одуматься, сама ухаживает за любимым. Тем не менее ничего не получается. Проходит год, он присылает ей кольцо и записку, где безвозвратно и резко, ничего не объясняя, разрывает помолвку!
И, конечно, это был шок и скандал для всего Копенгагена! Копенгаген был тогда, в сущности, «большой деревней» (тысяч сто человек, не больше), где все друг друга знают, все про все слышали. Сама Регина была этим потрясена, опечалена, она предпринимала героические попытки вернуть своего возлюбленного. Но потом, как водится, утешилась, успокоилась и, поплакав (подобно Ольге Лариной у Пушкина), через три-четыре года вышла замуж за другого. По иронии судьбы, этого другого звали как романтика Шлегеля – Фридрих Шлегель. Кьеркегор же неистово и страстно любил ее всю оставшуюся жизнь. Об этом говорят и его дневники, и некоторые глухие упоминания. Но самое главное – об этом говорит его философское творчество! Именно с этого момента он начинает с невероятной силой и страстной интенсивностью писать книги. В год по две-три-четыре огромных книги! Хотя он нигде не объясняет ничего, но, по мнению всех кьеркегороведов, с которым, конечно, нельзя не согласиться, многие его книги – это попытка объяснить, прежде всего себе самому, что же произошло. Почему он так поступил?
Надо сказать, что оставшуюся часть жизни он прожил на отцовское состояние, но у него мало осталось средств, когда он умер. Тем не менее все, что у него осталось, он завещал Регине. Правда, ее муж не позволил ей принять это. Но сам этот акт, во-первых, свидетельствовал о его любви, во-вторых, он подтверждал, что Сёрен остается ее женихом до конца жизни. Сама Регина пережила Сёрена на полвека, она была сильно моложе его, прожила до 1905 года и в конце своей жизни где-то написала в дневнике: «Он мною пожертвовал Богу». Такая странная фраза, которую всегда приводят во всех биографиях Кьеркегора. Сам же Кьеркегор не раз пишет в своих произведениях: «У каждого из нас свой Исаак», а тема жертвоприношения Исаака Авраамом – это важнейшая тема для Кьеркегора. Исаак, дословно, в переводе – «Богом данный» и тот, кого Бог может обратно у тебя потребовать. Один раз он пишет: «Если бы у меня было достаточно веры, я бы не расстался с Региной». Тут тактичнее поставить огромный знак вопроса, чем дать какой-то один однозначный ответ. Петер Роде в своей восхитительной книге предлагает замечательные объяснения случившегося, причем, конечно, самое замечательное в них то, что их – несколько.
Что здесь? Ощущение глубочайшего собственного одиночества и трагизма, которые ты ни с кем не можешь разделить? Чувство проклятости и обреченности на муки, связанное с отцом? Невозможность сделать другого счастливым? Необходимость какой-то внутренней жертвы ради искупления и творчества? Отказ от временной семьи ради вечной любви и веры? И вместе с тем безумная надежда на то, что невозможное может стать возможным и Регина будет с ним: если не в этой мимолетной жизни, то в вечности? (Именно это он и сказал однажды ее мужу Фридриху Шлегелю: «В этой жизни Регина с вами; но в вечности она будет со мной»). Здесь очень много всего скрыто.
В частности, повесть Сёрена Кьеркегора «Повторение» является одним из главных ключей к этой истории. Но, конечно, не только она, а большинство из написанного Кьеркегором. Приводят много разных объяснений. Это центральное катастрофическое событие очень важно, когда речь идет о человеческой душе, тем более такой тонкой и сложной. Так что ставлю здесь большой знак вопроса и многоточие…
С этого рокового и переломного момента начинается активнейшая писательская деятельность Кьеркегора.
Начиная с 1841 года он пишет и публикует каждый год по две-три громадные книги! И так продолжается почти все пятнадцать лет, которые ему оставались. Я перечислю некоторые книги: «Или – или», «Философские крохи», «Заключительное ненаучное послесловие к „Философским крохам“», «Страх и трепет», «Повторение», «Понятие страха», «Болезнь к смерти» и целый ряд других работ. Параллельно с этим Сёрен ведет дневники.
Живет он на деньги отца, очень уединенно. Днем спал, по ночам работал над сочинениями. Много прогуливался в одиночестве по Копенгагену, вызывая перешептывания, усмешки и сплетни за спиной.
Еще одно обстоятельство, которое отравило ему жизнь. У него ведь был дар страдальца. Иногда его сравнивают не только с Паскалем, но и с Кафкой. И действительно, много общего в их мироощущении, в их судьбе, короткой мучительной жизни. Оба – словно люди без кожи, тонко и оттого беззащитно чувствующие мир. Одиночество, непонимание.
И параллельно с этим он становится предметом осмеяния газетки с выразительным названием «Корсар», которая открыла кампанию травли Кьеркегора. Он кажется смешным: он нелюдим, оригинал, ведет странный образ жизни, совершенно замкнутый, ночами работает, днем спит, издает газету, в которую сам же и пишет, – такое, как вы знаете, часто бывало в XIX веке (газета или журнал одного автора-редактора). Интересно, что называлась его газета «Мгновение». Очень неслучайное название. Он считал, что мгновение – это то место, где вечность или Бог встречается со временем.
И над ним стали издеваться. Он стал постоянным предметом насмешек, как чудак, своего рода достопримечательность (сейчас бы сказали: «городской сумасшедший»). «Корсар» наполнял свои страницы грубыми карикатурами на него, такими как «Философская драка», «Мироздание вращается вокруг С. К.». Это усилило в нем ненависть к своему времени, ненависть к толпе.
Тема массы, тема толпы – одна из главных и постоянных его тем. Задолго до того же Ортеги-и-Гассета и других философов, описывающих феномен массового общества, и примерно в одно время с Герценом, Михайловским, Миллем, Леонтьевым, Тардом, Лебоном и другими философами, которые первые начали осмыслять тему мещанства, толпы, массы. Кьеркегор много об этом размышлял, и атаки на него со стороны «Корсара» весьма способствовали этому. Толпа всегда не истинна, масса питается слухами, она живет примитивно, суетливо-поверхностно и неподлинно, это понимал Кьеркегор. Личность должна выйти из строя, выйти из толпы. Кьеркегор – совершенно не политический мыслитель. Но в то же время в той небольшой степени, в какой он все же был политическим мыслителем, он – критик демократии как формального и бессмысленного уравнивания, насилия над личностью со стороны безликого агрессивного большинства, критик того, что Ортега-и-Гассет назвал «восстанием масс», а Герман Гессе – «фельетонной эпохой». Острое переживание мещанства, формирующегося массового общества, болезненно обостренная реакция на злобные и глупые газетные карикатуры. Тема глупости, безликости, самодовольства публики, науськиваемой «желтой» прессой. Это тема очень важна для защиты экзистенции, индивидуальности.