– Опосредованное и не прямое пересечение романтизма с постмодернистской культурой, конечно, имеет место. Романтизм почти ко всему имеет какое-то отношение. В том числе и к постмодернизму. Вполне естественно, что ваш вопрос созрел после предыдущего вопроса об игровом начале. Я думаю, что да, в постмодернизме мы видим все эти языковые игры. Я просто постмодернизм знаю и люблю намного меньше, чем романтизм.
Но я полагаю, что это, конечно, очень разные явления. Принципиально разные, отражающие разные этапы европейской культуры, и по сути своей разные. Постмодернизм у меня связывается с некой исчерпанностью, усталостью, несерьезностью, опустошенностью, релятивизмом, творческим бесплодием. А романтизм – нет! Романтизм, при всей своей иронии, серьезен. Романтизм – это от полноты, от юношеского задора. Романтизм, конечно, совсем другое по сути своей. Но косвенно, в частности через игровое начало, конечно, тут есть о чем говорить, что сравнивать. Но повторяю, это очень разные вещи, но в то же время чаще связанные через посредствующие этапы.
– Давайте.
– Я позволю себе кратко ответить, хотя, повторяю, о постмодернизме я знаю очень мало. Но, во-первых, мне кажется, надо принципиально отличать состояние культуры постмодерна и тех философов, которые себя репрезентируют как постмодернистские. То есть это вовсе не одно и то же. Но постмодернистское состояние культуры, повторяю, на мой взгляд, действительно состояние исчерпанности, усталости, всесказанности. И игра, с этим связанная, – именно такая игра цинично-релятивистская. По принципу: «Ну, давайте поиграемся сегодня в этих, а завтра в этих, послезавтра вот в тех! Побудем сегодня этими, а послезавтра вот этими!» То есть, мне кажется, это именно фундаментальные вещи, характеризующие постмодерн: именно некая исчерпанность, и релятивизм, и отсутствие любой идентичности, и тотальный страх перед ней. Кстати, понятно, из чего это вытекает в постмодерне. В ХX веке было столько тоталитарных режимов, как пишут разные теоретики постмодерна, «больших эпистем» или «больших нарративов», каких-то огромных концепций, тотальных идей, которые пытались человека поглотить, задавить. И вот сейчас напуганный человек говорит: «Нет, что угодно, только не надо этого! Любая серьезная идея – уже чревата тоталитаризмом. Любая идентичность – это уже страшно. То есть я лучше буду играть в интеллектуальный бисер. Сегодня в это, завтра в это».
А романтизм, мне кажется, по своей сути совсем противоположный. Во-первых, я повторяю, это некая избыточность, полнота, искание, жажда. Это стремление добраться до Абсолюта. А постмодерн начинается с того, что заявляет: «Во-первых, нет Абсолюта! Вовсе нет! Во-вторых, нет никакой идентичности, а есть просто набор каких-то произвольных ролей и равноправных точек зрения, которые мы можем примерять в стиле: почему бы нам не побыть сегодня в этом наряде, завтра – в этом?» И что еще очень важно в романтизме, как я уже сказал, так это мысль о том, что мне потому другой и интересен, что это – разные точки зрения на нечто Абсолютное, на некую единую Истину. Не случайно романтизм очень любил Сократа и Платона. Именно потому, что, с одной стороны, истина до конца никем не выразима, никто не может ее монополизировать. Ни Запад, ни Восток, ни мужчины, ни женщины, ни дети, ни взрослые, ни я, ни вы. Именно поэтому мне интересны все другие, потому что это обогатит мой угол зрения на эту бездонную и многоликую Единую Истину. А постмодерн начинает с того, что никакой единой истины нет и давайте об этом забудем, наконец, это все тоталитарная выдумка. Поэтому мне кажется, что при некоторых внешних параллелях по своим базовым фундаментальным основаниям и принципам романтизм и постмодернизм – это глубоко разные вещи.
Здесь еще важно вот что сказать – не о состоянии культуры постмодерна, а о постмодернистской философии. В ней огромную роль играет структурализм, постструктурализм. А надо иметь в виду, как я уже говорил на самой первой нашей встрече в рамках этого спецкурса, что структурализм, постструктурализм и традиция, ведущая от романтизма к экзистенциализму, – это абсолютные антиподы. Поскольку структурализм, постструктурализм начинает с того, что его не интересует личность, а его интересует то, что над личностью, сверх личности: язык, структура и все такое. А романтизм, вплоть до экзистенциализма как его потомка, настроен противоположным образом! Соответственно, тут речь идет о некой идентичности, о некой персональности, об акценте на личность. Так что в этом смысле мы тоже видим их скорее оппозицию, чем сходство. Я согласен, что в смысле формы, некоторого эстетства, культа игры есть какие-то параллели, наверное.
Впрочем, повторяю: я постмодернизм и постмодерн знаю довольно плохо. Может, потому плохо и знаю, что очень не люблю, или, наоборот, не люблю, так как плохо знаю. Тут герменевтическая проблема: надо сначала полюбить, чтобы потом узнать, или наоборот? Как-то не сложились у меня с ним отношения. Еще, может, кто-то что-то хочет сказать?
– Простите, я не знал.
– Огромное вам спасибо за ваш вопрос. Он позволит мне как-то слегка уравновесить то, что я сказал. Понятно, я чисто в дидактических целях представил какие-то «идеальные типы» Просвещения и Романтизма. В реальности, конечно, их отношения куда интересней, сложнее и не всегда так полярны. Понятно, что в практической жизни все было менее однозначно. Это, во-первых. Во-вторых, при моей крайней и глубокой нелюбви как раз к Просвещению и всему, что из него выросло, я должен сказать несколько теплых слов о нем. И при всей моей безумной любви к романтизму я должен сказать несколько «гадостей» о нем напоследок. Потому что да, действительно, все понятно, да, Просвещение, да, плоскость, редукция, машины, механизация и так далее. Ну а романтизм – он благородно, по-рыцарски отстаивает личность, лирику, интимность и иррациональность.
Но, конечно, в своих проекциях романтизм там, где он начинает обожествлять иррациональное, там, где он начинает обожествлять миф, народ, почву и так далее… Он чреват зачастую ужасными порождениями: скажем, вспомним фашизм, например, нацизм и прочее… они, увы, тоже являются отдаленными родственниками романтизма. То есть романтизм может породить и таких монстров. На их фоне даже просветители кажутся лучом света в темном царстве. То есть в ситуации воинствующего мракобесия, стирания личности, торжества принципов крови, почвы и так далее… тут уже любой просветитель, который что-то хотя бы невнятно говорит про гуманизм, разум и человека, кажется просто чудесным человеком!
Поэтому я хочу сказать, благодаря вам есть возможность как-то немножко гармонизировать наше обсуждение. Потому что, естественно, я как-то увлекся. И понятно, что я упрощал. Просто надо иметь в виду, что романтизм дал и такие ядовитые побеги в числе прочих. А Просвещение, которое в целом я, мягко говоря, не люблю (и все, что из него выросло в просветительскую культуру)… Но понятно, что в ситуации ХХ – ХХI веков, когда действительно зачастую уже никто не верит всерьез во все эти идолы, разум, прогресс, науку и так далее, и уже, наоборот, поднимается какой-то воинствующий обскурантизм, мракобесие, какая-то пародия на романтическое обожествление народа и традиций, тут уже начинаешь кидаться от отчаяния и безысходности даже к просветителям за помощью.
Повторяю: все, конечно, не так однозначно было и тогда. И особенно продолжилось в ХХ столетии, с духовными детьми просветителей и романтиков. Так что вы совершенно правы, что возвысили свой голос в защиту Просвещения.