Через пятнадцать минут он ушел в спальню, чмокнув Киру и тихо пожелав ей спокойной ночи. Она же прихорашивалась у зеркала. Не демонстративно, но все же весьма бурно, и, к своему злорадству, выглядела она сногсшибательно: в кожаных шортах, купленных в «Harrods» под общий рокерский стиль, с красной помадой на губах.

У Киры было много подруг, много друзей. Таких друзей, которых встречаешь раз в год и заново вспоминаешь, как их зовут. Родители обеспечили ей доступ чуть ли не к каждому узлу паутины связей, которыми была опутана Москва. На этот раз она пила в баре с Натальей, называвшей себя фотографом, и Петей, тоже называвшим себя фотографом. Оба фотографа были наиприятнейшими людьми, спали до трех дня, нюхали так же часто, как чистили зубы, и никто еще не видел их фотографий, хотя стаж у них был уже приличный. Понятно, что Кира им нужна была как проводница в глянцевый мир. Ей это было даже понятнее, чем всем остальным, поэтому она щедро раздавала обещания, но никогда их не выполняла – она быстро осознала правила игры.

Не сказать, что Кире это нравилось – как и всем неглупым и нечерствым людям, ей были больше по душе искренние и теплые дружеские отношения. Но громкая ритмичная музыка, веселье, красивые, ухоженные люди – этот успех по-московски никак не хотел ее отпускать, да она и не стремилась от него уйти. В какой-то степени она была человеком новой формации, универсальным индивидуумом «без лица». Кира быстро мимикрировала под любую компанию и место. У нее хорошо получалась глупенькая куколка, любительница розовых рюшечек, образ «своего парня» в дальних походах в горы, роль профи в разговорах с коллегами, хипстерши и светской львицы. Это не значит, что она была слабой и не могла оставаться собой в любой ситуации. Как какое-нибудь мифическое существо из диснеевской сказки, она меняла оболочки, оставаясь при этом собой. И каждая из ролей ей, в общем-то, нравилась.

Любой из московских прожигателей жизни относил себя к тому или иному поколению. Поколения обозначались по названию самого модного места того времени. Кира была из поколения «Gipsy» – клуба, полностью соответствующего своему названию. Его помещение было не эклектикой, не модным фьюжином, а именно цыганским дворцом. Кажется, над ним поработала гигантская сорока: стащила сюда все, что плохо лежало, отличалось ярким цветом, блестело и переливалось.

Петя (или, как его за глаза называли, Петик) и Наташа всегда были всем довольны, не ныли по поводу уходящей молодости, в основном молчали или рассказывали одно и то же, поэтому можно было смело не слушать, не бояться пропустить что-то. Если им доставалась пара халявных дорожек, они вообще становились милейшими на свете людьми и даже резко умнели. Кире нечего было им предложить, поэтому Петя с Наташей беспокойно оглядывались по сторонам в поисках знакомых лиц и без опаски спрашивали, есть ли у кого то самое.

Опасаться и вправду было нечего. Такое ощущение, будто в Москве нюхали все и простое «будешь?» воспринималось вполне буднично. Диджей Гром, вечный поклонник Киры, пошлый, неугомонный, нервно-веселый, предложил и ей, но она отказалась. Спокойно стояла у барной стойки, привычно попивая неженский виски с двумя кубиками льда, и не без удовольствия смотрела на все, что происходило вокруг. Нарядные девушки разной степени потасканности, весело и увлеченно щебечущие друг с другом, но не забывающие смотреть по сторонам, веселые компашки, иностранцы, чувствующие себя попавшими в рай. Как это все можно не любить, думала Кира, которая так привыкла защищать перед «правильными» людьми свой образ жизни.

Сколько романов, фильмов и разговоров посвящено лицемерности светского общества, и все они в корне неверны. Сюда, в ночную мглу, испуганную музыкой и прожекторами, люди несут свою красоту, хорошее настроение, игру, флирт и улыбки, оставляя проблемы и жалобы на потом. Здесь все улыбаются, бывает, и наигранно. Какая разница, можно подумать, на работе или дома мы всегда искренние. Здесь не говорят о политике, бедности, боли. Здесь вообще мало говорят, и это оказывается большим плюсом ночи. Кира, в общем-то, любила слушать людей – и по своему внутреннему устройству, и по долгу профессии. Когда-то она с помощью подруги Ольги вывела собственный вариант формулы счастливых отношений. И главное в этой формуле – поменьше говорить.

Пару лет назад Ольга уехала жить во Францию к своему молодому человеку. Она не говорила по-французски, он не говорил по-русски. И оба еле-еле изъяснялись на английском. Может показаться, что это – огромное препятствие на пути к истинной любви, но на самом деле – единственное спасение. Ольга и Андре никогда не ругались, они просто не могли найти подходящих слов, чтобы посильнее ужалить друг друга. И никогда долго не обижались, потому что не могли объяснить причину своего недовольства. Прежде чем что-то высказать, Ольга тщательно подбирала слова, поэтому они доходили точно в цель. Им оставалось только заниматься любовью, для чего, как известно, знание языка необязательно. Прошло восемь лет, они по-прежнему вместе, это самая крепкая и счастливая пара из всех, кого знает Кира.

Кира стояла недалеко от входной двери и видела, как в клуб вошла знакомая девушка. Красивая до умопомрачения и надменная. Из тех, кто всегда при укладке, даже с утра, кто считает позором ненаманикюренные пальцы и страдает на вечных диетах. Мужчины на словах презирали «эту куклу», а на деле жаждали ее, провожая красноречивыми взглядами. Она шла по узкому проходу между баром и столиками, здороваясь по пути со знакомыми. К тому моменту Кира изрядно выпила, пребывала в игривом настроении и уже минут двадцать откровенно и зло стебалась над датчанином, пришедшим сюда за легкой добычей.

Девушка, которую звали то ли Катей, то ли Машей, продолжала пробираться по тесному проходу и, едва миновав Киру с компанией, вдруг пошатнулась на каблуках и задела плечом стоявшую рядом девицу. Красное вино, как в замедленной съемке, опрокинулось на ее шубу и медленными кровавыми каплями стало стекать вниз.

«Как символично! – во всеобщем переполохе подумала Кира. – Кровь на соболином меху». Сначала ей даже понравилась такая аллегория, но потом она неожиданно напомнила ей давнюю поездку на остров Борнео. Там один из домов в исторической аборигенской деревне был полностью «декорирован» человеческими костями, черепами и скальпами с запекшейся кровью.

– Чем мы лучше убогих аборигенов? – произнесла Кира вслух.

– Sorry?7 – подставил ухо датчанин.

– No, no, I’m talking to myself. Just to myself.8

– Oh, I see. You should be tired.9

– Yeah, I’m sick and tired…10 – буркнула она и сердито оглянулась по сторонам.

Ей не были свойственны резкие смены настроения, поэтому сейчас она сама удивилась своему поведению. Оправдываться Кира не любила, поэтому резко пошла к выходу, подав знак бармену, чтобы выпивку записали на ее счет. А датчанин, вероятно, сделал очередной вывод об этих «крэйзи рашнс»11.

Кира буквально выдернула свою шубу из рук гардеробщика и вышла на улицу. Такси в «Красном Октябре» ловить негде, поэтому она тихо поплелась в сторону моста, все еще держа шубу в руках. Было холодно.

Ее удивило, что она не слышит своих шагов. «Наверное, сегодня была слишком громкая музыка», – подумала она сначала, но, взглянув под ноги, увидела мягкий, искрящийся, никем не тронутый снег. За те три часа, пока Кира находилась в клубе, все успело измениться. «Похоже, и я успела», – подумала она. Но не это занимало ее сейчас. Кира смотрела на свою шикарную, достойную Голливуда шубу, на шелковую подкладку, переливающуюся от фиолетового к алому, и в ее голове прыгали, сменяя друг друга, страшные картинки. То те самые человеческие черепа – трофеи людоедов, то лица извергов-китайцев, обдирающих шкуры с живых кошек; потом образы стали еще ужаснее: в клетках вместо кошек сидели люди, от животного ужаса пожирающие сами себя – лишь бы умереть раньше, чем за ними придут. «Почему мы осудили и остановили тех, кто кичился людскими скальпами, а восхищаемся теми, кто носит на себе скальпы животных?» Она еще раз взглянула на свою шубу, швырнула ее в сторону и пошла дальше.

Таксист посмотрел на Киру с подозрением и на всякий случай спросил: