Сбившееся дыхание, запах прелой хвои, свист толпы и лай собак. Не знаю куда бежать, не знаю зачем, просто бегу, мечтая сдохнуть от разрыва сердца. Даже свежий воздух после загона больше не радует. Где-то слева от меня бежала Гера, но ее уже не чувствую, а еще запах крови самого младшего из нас. Ищейки не люди, они даже хуже зверей, заставлять ребенка быть целью, подвергать его травле. Сегодня редкий случай, когда охоту решили сделать днем, и у нас нет выбора. Хотя нет, он есть, броситься на какого-нибудь охранника и получить пулю, чтоб больше не мучиться.

Мы всегда стараемся убегать бесшумно, хотя бы как-нибудь заметая следы, но шкура уже давно не та, шерсть лезет, цепляется за кору деревьев, оставляя охотникам знаки. Под лапу попала шишка, неприятные ощущения, но все равно бегу. Бегу просто потому, что это дает хотя бы призрачное ощущение скорой свободы.

От скудного, стухшего корма наши тела уже давно превратились в скелеты, хорошо это не так заметно под плешивой шкурой. После года в заточении уже перестал верить в удачу, просто плыву по течению, полностью растворившись в днях, выгрызая надоедливых блох, когда раны позволяют двигаться.

И вот, очередная травля, нам открывают лаз и мы бежим, скорее по инерции, чем по-настоящему мечтая вырваться из этого ада. Мы уже давно перестали мечтать, из нас это выбили током и транквилизаторами. А еще делают ставки, слышал как-то от глумливого охранника. По лесу расставлены камеры, слабо одаренные гоняют нас, а те, что у верхушки, ставят на определенное расстояние, которое, по их мнению, тот или иной оборотень сможет пробежать.

В этом плане мы милосерднее, если в наши руки попадалась ищейка, мы его или ее убивали. Не мучили, как они нас, а милосердно обрывали жизнь неугодного. Как меня вообще поймали? Как оказался тут? Не помню.

Нос уловил запах жаренного мяса, даже не поверил сначала, думал, что все, благое сумасшествие смилостивилось и наконец завладело мною. Лапы сами ускорились, выжимали из меня последние крупицы сил, мне было даже без разницы на то, что где-то там еще одна ищейка, молодая, возможно даже ребенок. Неужели они позволили своему молодняку участвовать в этом? Я оборву его жизнь быстро, не буду уподобляться этим извергам.

На поляне помимо ищейки были обычные люди и двое детей, только из-за этого замер. От девушки с ножом пахло страхом и чем-то таким невероятным, таким, что хотелось подойти к ней, лечь в ногах и умолять о ласке. Она - мой враг, но это знание не могло заставить оскалить клыки и впиться в мягкое, податливое горло, пока то не покрылось твердой броней.

Это какая-то новая задумка ищеек? Не понимаю. Девушка смотрит мне в глаза, я словно слышал ее мысли, слышал ее мольбу не трогать остальных, что сейчас спешно стараются исчезнуть. Аккуратно положила нож на стол и стала медленно идти ко мне. Она же даже боевую форму не принимает, почему? Что она задумала? Я должен убить ее, должен сократить их братию на одну женщину, но тело не повиновалось, оно замерло в ожидании, когда ее руки коснуться меня.

Остальные пленники позади, они боятся, чувствую их страх и не могу осуждать, слишком многое оказалось позади, слишком много издевательств пережили. Вот она дотронулась до ошейника и я почувствовал запах ее крови. Разве я не должен жаждать этого запаха? Разве не должен сделать так, чтобы она истекала кровью? Обязан, но не могу, хочется самолично разгрызть специальный ошейник, лишь бы она больше не ранила об него свои нежные пальцы.

Я не хочу в это верить, она не может быть той самой, это какой-то новый вид садизма. И вот замок, который может открыть только ищейка, падает на землю, пачкая траву сгустками крови и гноя. Эти ошейники блокируют наши способности, блокируют регенерацию, но я сейчас в таком состоянии, что голодный, измученный организм не способен залатать даже пустяковые царапины.

За год забыл, что такое человеческое тело, оно стало чужим, но обернуться нужно было, надо позвонить матери, дать знать в каком направлении меня искать. Надеюсь, меня еще не похоронили и она поверит, что звонит сын, и не подумает что ищейки устроили ловушку. Нет, она даже в ловушку пойдет, уничтожит всех, кто посмеет так жестоко шутить.

Первый раз не удалось ничего сказать, рот открыл, а голосовые связки даже не дрогнули. Неужели тот удар по горлу оказался фатальным для моего голоса? Нет, я не могу сдаться в шаге от желанной, но такой неожиданной свободы.

— Телефон, прошу.

Девушка не мешкала, сразу полезла в карман и протянула мобильник. Дрожащие пальцы пару раз промахнулись по кнопкам, но я упорно набирал заветный номер, а когда услышал усталый голос матери, стало жутко больно.

До заточения я был не самым хорошим сыном, пьянки, гулянки, никакой заинтересованности в деле, на которое мать потратила большую часть своей жизни. Я все исправлю, все сделаю, чтобы она начала мной гордиться, все, чтобы из непутевого отпрыска превратился в того мужчину, которым хотела видеть меня мать.