— Что за «Понедельник»?
— Повесть у Стругацких. Фантастика… Не читал?
— Не люблю я фантастику, — поморщился Семёныч.
— А я обожаю. Только читать нечего…
МЫ повернули от набережной к дому.
— Я поеду на Тихую, — сказал Семёныч. — Приберусь. Эх! Не было печали, так предки накачали! Точно, в комитет надо идти сдаваться.
— Погоди. Давай представим, что я тебе ничего не сказал. Утаил, допустим, тайну про архив. Сможешь не расколоться, если допрашивать будут?
— Не знаю, — честно признался Семёныч. — Если кто из наших спецов допрашивать будет, то вряд ли получится, если они захотят дознаться. Соврать-то смогу, не покраснев, а вот утаить, навряд ли… Да и в комитете те же методы допроса с пристрастием.
— Кому ты нужен с пристрастием тебя допрашивать. Пусть меня допрашивают. Мне двенадцать лет. Какие с меня взятки? Я посмотрел… Если паркет обработать строгательной машинкой, отциклевать, заполировать, люк вообще не заметишь.
— Можно дверь в подвал замуровать. Она же утоплена в стену почитай на полтора кирпича. Да и замурована она, вроде была…
— Замурована-замурована… Там и кирпич в уголочке лежит. Видимо, дед твой, или отец нашли записи предка, вскрыли дверь, а закрыть не успели.
— Наверное — отец. Что-то смутно помнятся мне разговоры о передаче золота государству… Помню, что дед был сильно против. Громко они ругались с отцом. Дед, кстати, пережил отца лишь на год. Они с бабкой вместе сгорели. Да-а-а…
— Интересно, если бы сдали золото государству, помогло бы это отцу твоему, Семёныч? Как думаешь?
Семёныч дёрнул щекой.
— Навряд ли… Подумали, что ещё где-то сокрыто.
— У предка твоего золотые прииски по всему краю были. Он и твой прадед вели переписку с Владимиром Клавдиевичем Арсеньевым. Похоже, что прадед твой был весьма близок с ним и звал его в эмиграцию.
— Слушай, Женёк, не пользуйся такими словами.
— Какими словами? — удивился я.
— «Весьма», «ибо»… Ну, нельзя же так… У меня даже печёнка морщится от возмущения. Тебя, точно, словно из-за кордона забросили, а готовили к заброске русско-говорящие эмигранты.
Я рассмеялся.