— А может, я тоже «тыкался»? — спросил я, улыбаясь и удивляясь рассудительности обычного радиста.

Семёныч отрицательно покрутил головой.

— Ты сам сказал, что «раз и пришло в голову», а так не бывает, Женёк, если только не в сказке… А где ты тут видишь сказку?

Семёныч обвёл помещение кафе взглядом.

— И архив ты наш семейный как-то быстро нашёл…

— Ты, что, Семёныч? В чём ты меня подозреваешь? — возмутился, мысленно ужасаясь я.

— Да не в чём я тебя не подозреваю, — вздохнул Семёныч. — Просто… Как-то всё вдруг непросто стало. Было просто и понятно, а сейчас и не просто, и не понятно, как жить дальше.

— А я-то здесь причём? — хмыкнул я. — Это у меня было всё просто и понятно, а вот теперь, действительно и не просто, и не понятно, как с этим…

Я показал глазами на потолок кафе, который был нашим полом…

— … жить дальше. Мог бы и в КГБ сходить и рассказать, как нашёл сии бесценные сокровища в твоей, между прочим, квартире, Семёныч, а пошёл к тебе.

Я осуждающе дёрнул головой и краем рта.

— Целый месяц прошёл. Почему сразу не пришёл?

— Да потому, что у вас с матерью, то конфетно-букетный период был, то послесвадебные, э-э-э, заботы. Разозлил ты меня, «па-па». В первый же день усыновления расстроил. Про шпионов каких-то заговорил… Я, по-твоему, иностранный шпион? Что ж ты усыновил меня?

Я помолчал, приходя в себя и успокаиваясь. В чём-то Семёныч был прав. Можно было предположить, что иностранная разведка охотилась за архивом предков Семёныча. Таким архивом, если передать его за рубеж, можно сильно всколыхнуть мировую общественность. Одни только поимённые списки расстрелянных в тридцать седьмом году на десяти страницах. Почти десять тысяч репрессированных и из них более трёх тысяч расстрелянных. Видимо, это отец Семёныча аккуратно подшил все справки и постановления в папки, потому, что там же я нашёл и обращение «общественности о невиновности арестованных работников завода», подписанное, в том числе, и Семеновым Семёном Николаевичем.

— Ну, да… Ты не знал про архив… А я, дурак, не сказал… Так и не говорил бы дальше, если бы был шпионом. Потихоньку вывез бы его и всё.

— Вот видишь, ты и сейчас рассуждаешь, как взрослый… Как очень умный взрослый, хочу отметить. Не всякий взрослый рассуждает, так как ты.

Я посмотрел на Семёныча и подумал, что я совсем расслабился с ним и перестал «держать себя в рамках детскости».

— Пошли, прогуляемся? — вздохнув, попросил я. — Что-то душно здесь и запах ванили надоел.

Мы оделись, вышли и пошли в сторону набережной. Я вдруг представил, как здесь на взгорке Пограничной улицы в конце девятнадцатого века стоял «Китайский базар», а за стадионом Динамо, где теперь был ковш яхтклуба, была маленькая бухточка, которую называли Семёновский ковш. И всё это когда-то принадлежало прадеду человека, идущего рядом со мной. И при другом стечении обстоятельств могло бы принадлежать и мне.

Если бы он захотел меня усыновить… А это, в других условиях, свершилось бы навряд ли… Да-а-а…