Тот понимающе кивнул, пробурчал своей сестре, чтобы она осталась с мальчиком.

На улице комендант достал из кармана пачку немецких папирос и предложил русским пленным.

Альберт Валерьянович отказался, он не курил, а вот Стайнкукер взял две папироски, как говорится, «себе и своему товарищу». Одну папироску спрятал в карман шинели. Комендант чиркнул бензиновой зажигалкой.

– Спасибо, – по-шведски поблагодарил Стайнкукер, затянулся, задержал дыхание и с шумом выдохнул дым.

Шпильковский отошел от него подальше. Он смотрел на звездное небо, на белую, словно череп, луну, пробивавшуюся сквозь облака, на берег моря, видневшийся впереди, на прибрежный лед и барашки волн вдали.

– Хорошо? – не то спросил, не то утвердительно произнес Стайнкукер. – А когда-то это была российская земля, – он выпустил клуб дыма, – столица Аландских островов – Мариехамн – гавань Марии. Названа в честь супруги императора России Александра II – Марии Александровны.

– Чего-то вы так восторженно рассказываете? – неприветливо произнес Шпильковский. – Ведь вы же ненавидите императоров, царей, королей. А независимость Финляндии, между прочим, дал товарищ Ленин.

– Ничего, скоро эта земля опять будет нашей… Не смогут же белофинны устоять против доблестной Рабоче-Крестьянской Красной Армии, – последние слова Стайнкукер произнес с едва заметной тревогой в голосе.

– Знаете, – после затянувшейся паузы проговорил Альберт Валерьянович, – курите где-нибудь подальше от меня. Пассивное курение тоже сокращает жизнь.

– Нашу жизнь и так укоротят, – неприятно засмеялся Стайнкукер, – финны скоро лапки над головой подымут, сложат оружие, а нас выдадут на родину. Только там мы не герои, а предатели. СССР не подписал Женевскую конвенцию об обращении с военнопленными, потому что боец Красной Армии не должен сдаваться в плен, последний патрон он должен приберегать для себя, – Стайнкукер бросил окурок на землю.

Комендант тут же резко что-то произнес, и батальонному комиссару пришлось поднять окурок и положить его в карман.

– На родине нас ждет лагерь похуже этого. А может быть, и та пуля, которую мы с вами не пустили себе в лоб… Хотя Финляндия также не подписала Женевскую конвенцию, однако Маннергейм заявил, что все ее положения финны будут соблюдать и даже постараются создать хорошие условия для военнопленных. Это чтобы русские сами сдавались.

– Что-то подобное я читал в местной стенгазете, которая называется «Друг пленного», – сказал Альберт Валерьянович.

– Ну да, это же я все писал, рисовал и клеил.

– То есть вы и тут работаете по специальности?

– Приходится, – признался Стайнкукер. – Я для себя уже решил – надо любым способом оставаться здесь, на Западе, лучше – в Швеции. Светлое будущее в Советском Союзе уже будут строить без нас. Да и у финнов в лагере – лафа, работаешь, если хочешь, в местном коровнике. А дома нас ждет лесоповал до полного изнеможения.

– А чего это у вас такой странный вид? – поинтересовался Шпильковский. – И в бараке я вас не видел.

– Я свои сапоги в болоте утопил. Меня финны вытянули уже без них, ну вот и дали, может быть, ради смеха, – батальонный комиссар посмотрел на женский сапог без каблука, надетый на его правую ногу. – Комендант обещал достать другую обувь, если не буду нарушать дисциплину. А так меня держат отдельно. Они вообще не понимают, кто такие комиссары. То ли попы, то ли надсмотрщики, которые могут даже стрелять в командиров. Поэтому комиссаров держат отдельно от остальных пленных.

– Ну а вы кто? Поп или…

– Я должен был работать с захваченными буржуазными добровольцами. Одурманенные финской пропагандой шведы, датчане, норвежцы прибывали на помощь белофиннам. Ну, вот с такими пленными мне нужно было и работать. И наши трусы попадались на удочку финской пропаганде… – Стайнкукер докурил вторую папиросу, посмотрел на коменданта, заискивающе улыбнулся и снова спрятал окурок в карман шинели.