На могиле Германа Вебстера Маджетта, он же Г. Г. Холмс, нет ни памятника, ни могильного камня. Его присутствие на кладбище Святого Креста является своего рода тайной и зафиксировано в старом регистрационном журнале, где и указано местоположение могилы: секция 15, ряд 14, место 41; в центре могил 3 и 4, сразу за разделительной полосой кладбища, названного Лазарь-авеню в честь библейского персонажа, который умер и был воскрешен к жизни. В записи также указано «десять футов цемента». На месте захоронения можно видеть только небольшую открытую поляну, густо окруженную другими могилами. Рядом лежат дети и пилот Первой мировой войны.
Никто и никогда не оставлял здесь цветов, но, как это бывает, он не был полностью забыт.
В 1997 году полиция Чикаго арестовала врача по имени Майкл Сванго в аэропорту О’Хара. Первоначальным обвинением было мошенничество, но Сванго подозревали в том, что он является серийным убийцей, жертвой которого были больничные пациенты, а убивал он их, вводя смертельные дозы препаратов. В конце концов доктор Сванго признал себя виновным в четырех убийствах, но, по мнению следователей, убийств он совершил гораздо больше. Во время задержания врача в аэропорту полиция обнаружила среди вещей Сванго блокнот, в который он копировал отрывки из некоторых книг – либо для вдохновения, либо из-за жизнеутверждающего резонанса. Один отрывок был из книги о Г. Г. Холмсе «Пыточный доктор» Дэвида Франке. Скопированный отрывок как бы вводил читателя в сознание Холмса.
«Он мог смотреть на себя в зеркало и говорить себе, что он является одним из наиболее сильных и опасных людей в мире, – было записано в блокноте Сванго. – Он мог чувствовать, что являлся замаскированным богом».
На борту «Олимпика»
На борту «Олимпика» Бернэм ожидал более подробных новостей от Фрэнка Миллета и о судне, на котором тот плыл. Перед самым отплытием он послал ему написанное от руки письмо на девятнадцати страницах, в котором убеждал его принять участие в следующем заседании комиссии Линкольна, на котором должен был наконец решиться вопрос о выборе проекта мемориала Линкольна. Бернэм и Миллет оказывали мощную поддержку Генри Бэкону из Нью-Йорка, и Бернэм был уверен, что этот предварительный разговор с комиссией Линкольна будет убедительным. «Но ведь и вам, и мне известно, дорогой Фрэнк, что… крысы возвращаются на прежние места и начинают грызть то, что уже грызли раньше, выбирая такой момент, когда собака повернулась к ним спиной». Он подчеркнул, насколько важно было присутствие Миллета. «Необходимо быть там и подтвердить важный довод, смысл которого в том, что они должны выбрать человека, которому мы доверяем. Я полностью полагаюсь в этом вопросе на вас». Он сам написал адрес на конверте, будучи уверенным, что Почтовая служба Соединенных Штатов будет точно знать, что с ним делать:
Достопочтенному Ф. Д. Миллету,
прибывающему на пароходе «Титаник».
Нью-Йорк
Бернэм надеялся, что после того, как «Олимпик» достигнет места гибели «Титаника», он найдет Миллета живым и услышит от него ошеломляющее повествование об этом путешествии, но в течение ночи «Олимпик» лег на свой прежний курс, к Англии. К «Титанику» уже подошло другое судно.
Но была еще и вторая причина, по которой «Олимпик» лег на прежний курс. Строитель обоих кораблей, Дж. Брюс Исмэй, сам бывший на борту «Титаника» и оказавшийся одним из немногих спасшихся пассажиров, настоял на том, чтобы никто из выживших не увидел точную копию своего затонувшего лайнера, идущего к ним на помощь. Он опасался, что возникший шок будет слишком сильным и слишком унизительным для компании «Уайт Стар лайн».
Масштабы катастрофы, которую потерпел «Титаник», скоро стали очевидными. Бернэм потерял друга. Стюард потерял сына. Уильям Стид, который был на борту, утонул. В 1886 году Стид со страниц газеты «Пэлл Мэлл» предупреждал судоходные компании о бедствиях, причиной которых может стать то, что регулярно курсирующие лайнеры оснащаются слишком малым количеством спасательных шлюпок. Один из спасшихся пассажиров «Титаника» рассказывал, что слышал, как он говорил: «Я думаю, что ничего серьезного на этот раз не произойдет, поэтому я снова вернусь к этому вопросу».
В ту ночь, когда где-то на севере, в странно мирных водах Северной Атлантики плыло окостеневшее от холода тело его последнего доброго друга, Бернэм в тиши своей каюты открыл дневник и принялся писать. Он испытывал острое чувство одиночества. В дневнике он записал: «Фрэнк Миллет, которого я любил, был на борту этого корабля… таким образом, моя связь с одним из моих лучших сподвижников по прошедшей выставке оказалась оборванной».
Бернэм прожил после этого всего сорок семь дней. Проезжая с семьей через Гейдельберг [237], он вдруг впал в кому, что явилось, по-видимому, результатом воздействия диабета, колита и развившейся на ноге инфекционной язвы, а все это усугублялось последствиями пищевого отравления. Он умер 1 июня 1912 года. Маргарет, овдовев, переехала в Пасадену, Калифорния, где пережила войну, эпидемию и разрушительную финансовую депрессию, а затем и новую войну. Она умерла 23 декабря 1945 года. Оба они похоронены в Чикаго, в Грейсленде, на крошечном островке посреди единственного кладбищенского пруда. Джон Рут покоится неподалеку, так же как и Палмер, Луис Салливан, мэр Гаррисон, Маршалл Филд, Филипп Армор и множество других, лежащих в склепах и под надгробиями, среди которых есть и простые, и величественные. Поттер и Берта по-прежнему возвышаются над всеми, как будто рост имеет значение и после смерти. Они занимают массивный акрополь с пятнадцатью гигантскими колоннами, стоящий на единственной возвышенности и отражающийся в пруду. В тихий и прозрачный осенний день здесь можно услышать тонкий и чистый звон хрусталя, шелест шелка и почти почувствовать запах дорогих сигар.
Примечания и источники. Белый город, вид с озера Мичиган
То, чем очаровал меня Чикаго в «позолоченном веке», было желание города сделать все возможное и невозможное во имя гражданской чести – концепции, настолько удаленной от современного мировосприятия, что две мудрые читательницы ранних набросков этой книги заинтересовались, почему Чикаго был настолько одержим в своем желании выиграть первое место среди городов, желающих провести у себя Всемирную выставку. Сопоставление гордости и непостижимого зла привлекло меня тем, что предоставило возможность глубоко заглянуть в природу людей и в их амбиции. Чем больше читал я о выставке, тем более она меня очаровывала. То, что Джордж Феррис попытался построить нечто настолько большое и новое, и то, что он добился намеченного с первой попытки, сейчас, когда ежедневно рассматривается огромное число судебных исков по поводу качества продукции, кажется совершенно невероятным.
Богатый пласт информации о выставке и о Дэниеле Бернэме существует в прекрасно работающем и постоянно пополняемом архиве Чикагского исторического общества и в Рийерсонской и Бернэмской библиотеках Чикагского института искусств. Я собрал отличную информационную базу в Сузалльской библиотеке Университета Вашингтона, одной из лучших и хорошо оснащенных библиотек, в которых мне доводилось бывать. Я также посетил Библиотеку Конгресса в Вашингтоне, где провел немало приятных часов, погрузившись в работы Фредерика Лоу Олмстеда, хотя мое счастливое настроение нередко омрачалось необходимостью расшифровывать несносный почерк Олмстеда.
Я прочитал – и продолжаю читать – десятки книг о Бернэме, Чикаго, выставке и поздней викторианской эре. Некоторые из них я считаю особенно ценными:
Характер Холмса так и оказался до конца непостижимым – в значительной степени из-за неудачного решения ограничить число свидетелей, вызванных окружным прокурором Грэхемом для дачи показаний, тремя дюжинами человек. О Холмсе написано несколько книг, но все они по-разному трактуют его историю. Две из них, книга
Холмс оставил мемуары