27
Свадьба
Я не могла поверить своим глазам.
Сурадж? Здесь? Каким чудом?
Одетый в нагрудник с вытисненной эмблемой солнца – символом королевской власти, он низко поклонился:
– Мое почтение, капитан Фебюс. Примите извинения за вторжение во время вашего торжества, о котором мне только что сообщил ваш экипаж.
За столом прекратились разговоры и стук приборов. Гости затаили дыхание. Даже Гиацинт, чей тост за молодых был прерван, смутился. Его рука с бокалом замерла в воздухе.
Сурадж поднял голову, поочередно посмотрел на меня и Поппи:
– Вижу, вы женитесь на леди Каслклифф, а не на мадемуазель де Гастефриш, капитан.
– Верно. Такова Наша добрая воля. Разве не так выражается ваш суверен? Во множественном числе?
– Да, месье.
– Теперь, став герцогом, думаю, мне понравится подражать ему… э-э-э… Нам понравится подражать ему, Мы хотели сказать!
Фебюс ухмылялся жестоко и наивно одновременно, напомнив мне ребенка, который забавляется тем, что мучает насекомых, королем которых сам себя провозгласил.
– Но скажите, Джайпур, что привело вас к Нам? Вы говорите, что узнали о свадьбе только что, значит, вы пересекли океан не для того, чтобы поздравить Нас.
На скульптурном лице Сураджа играли яркие блики люстры. Тюрбан, украшенный эгретом[193] из топаза, выгодно оттенял медную кожу юноши. Оруженосец был красив и величествен: посланец Версаля во всем великолепии власти.
– Верно, я ехал не на свадьбу. Мой суверен, Нетленный, месяц назад получил чайку, уведомившую его о дезертирстве одного из оруженосцев, caballero Рафаэля де Монтесуэно. Суверен приказал мне вернуть виновника во дворец, где его будут судить.
Де Рокай единственным глазом выпустил молнию в индуса. Это он отправил птицу в Версаль в ночь ареста Рафаэля.
– Как? – возмутился вампир, поставив бокал на стол. – Отвезти его во дворец? В своем послании я сообщил Его Величеству о готовности предать оруженосца казни.
– Его Величество благодарит вас, капитан де Рокай. Но оруженосца, испившего «Глоток» священной крови, никто не смеет судить, кроме самого Короля.
Корсар в роскошной мантии, вышитой золотой тесьмой, нахохлился. Конечно, он мечтал превратить Рафаэля в свою новую гальюнную фигуру, однако противиться воле Короля не смел.