Давление. Оно растет.

Слова барда подтверждали мои собственные ощущения, и, когда я начал об этом думать, этого было уже не избежать. Я осматривался и прислушивался, чтобы ощутить растущее давление. В девять часов я сдался и оделся, чтобы идти в «Монте-Карло». Я взял с собой колоду карт и напальчник на случай, если найдется, кому показать фокусы.

Игорное заведение «Монте-Карло» на пересечении улиц Свеавэген и Кунгсгатан было гнездом порока. Это чувствовалось на том же уровне, как и то, что мое теперешнее жилище раньше было связано с криминалом. Свою лепту в это впечатление вносили не только внешний вид, одежда и позы клиентов, но также и их манера смотреть друг на друга и вести разговоры. Здесь крутились власть и деньги и витал дух настороженности – даже за пределами рулетки и карточных столов.

Телевизор с большим экраном, который обычно показывал спорт или музыкальные клипы, был настроен на программу с результатами выборов. Звук был выключен. Я взял у барной стойки пиво и сел за единственный пустой стол, а в это время на экране мелькали круговые диаграммы. Прогнозы указывали на победу левых. Я поднял бокал и на расстоянии чокнулся с изображением Улофа Пальме на экране. Кто-то позади меня в пьяном возбуждении воскликнул: «Скоро из-за всей этой чертовщины здесь будет Советский Союз – вот увидишь. Русский спецназ на улицах, подводные лодки в Балтийском море, Пальме будет сидеть, посмеиваться и потирать руки, а деньги потекут в фонды профсоюзов и исчезнут в Москве. Черт!» Я обернулся и увидел мужчину с внешностью яппи – он стоял и грозил экрану, на котором улыбающийся Улоф Пальме пробирался сквозь людскую толпу с букетом красных роз в руках.

Приятель разгневанного мужчины, у которого была почти такая же прическа и одежда, пытался усадить друга на место, но тот продолжал бушевать. Когда сидящий мужчина что-то ему сказал, бузотер ответил: «А я скажу тебе, чего я хочу. Если бы кто-то пригасил эту падаль, я бы сплясал у него на могиле».

На мерцающем светом телеэкране Улоф Пальме под вспышки фотокамер поднялся на сцену, помахал букетом роз и наклонился к микрофону. По его губам я прочитал, что он произнес: «Товарищи!» У меня запищало между висками. Я сидел прямо на границе между радостью на телеэкране и ненавистью за моей спиной.

Давление. Оно растет.

В этом чувствовалось какое-то противоречие, какая-то грязь, так что меня даже немного затошнило. Я встал из-за стола и вышел из помещения. На улице я сделал пару глубоких вдохов, и тошнота немного отступила.

Я должен упражняться.

Я должен упражняться в фокусах. Я должен лучше бросать монетку, добиваться мастерства в движениях. Я должен туда попасть. Я должен вырваться.

Трансцендентность. Всю свою жизнь я к ней стремился, тем или иным образом. Я недостаточно подкован в философии, чтобы понять, что именно Кант, Кьеркегор или де Бовуар вкладывают в это понятие, но я знаю, что оно значит для меня. Думаю, что большинство людей стремится к трансцендентности, независимо от того, называют они ее так или нет.

С одной стороны, мир и наше существование в нем – это чудо. С другой стороны – оскорбление. Как будто тебе пообещали шведский стол, а получил ты всего-навсего две холодные картофелины. Естественно, никто нам ничего не обещает и не гарантирует, это мы сами за все в ответе. Существование ущербно, потому что мы делаем его ущербным и сами себя разочаровываем. Таким образом все идет по кругу и в худшем случае превращается в движение по спирали. Вниз.

Единственный способ выскочить из этого духовного велотрека – трансцендентность. Чтобы продолжить эту аналогию: это не та ситуация, когда велосипедист, находясь на дорожке, начинает вихлять, ускоряется или звонит в звонок. Он по-прежнему на дорожке. Речь идет о том, чтобы фрагменты сплавились или рассыпались таким образом, чтобы движение продолжалось и без дорожки, и без велосипеда. Этого можно добиться. Нужно в это верить.

С помощью Хань Пинь Чжина, например. Когда я вернулся из «Монте-Карло», я сел за стол перед зеркалом и включил лампу. Профессиональный навык подразумевал, что движение повторяется три раза, когда четыре монеты волшебным образом переносятся из левой ладони в правую, но я пока что думал не о навыке, а о концентрации на самом движении.

Одна монета в правой ладони, повернутой кверху, другая зажата в левой руке. Правая рука разворачивается вниз таким образом, что монета должна упасть, но вместо этого монета пальмируется, прячется в ладони, и одновременно левая рука скользит направо и незаметно выпускает монету именно в такой момент, чтобы она упала ровно в то место, куда упала бы монета из правой руки.

Движение занимает две секунды и при всей своей простоте требует сложного взаимодействия разных мускулов, чтобы достичь гармонии и полноценной иллюзии.

Левая рука может двигаться слишком быстро и привлечь внимание, правая рука может выглядеть неестественно, монета может приземлиться на сантиметр дальше от нужного места. Даже если зритель не может точно сказать, что пошло не так, он в какой-то момент замечает: «Ага, тут какой-то обман» – и после этого все летит к чертям.

Я тренировался делать так, чтобы монета в правой руке оказывалась именно в том месте ладони, где ее легче было пальмировать, – я пробовал убирать левую руку с разной скоростью.

Экспериментировал с высотой рук над столом и расстоянием между ними в начале и в конце движения. Проверял, где точно проходит предел прикладываемого усилия кожных кармашков правой руки, чтобы монета удерживалась, но рука при этом была максимально расслаблена. Как сильно я могу сжимать пальцы левой руки вокруг монеты, которую нужно было отпустить. И так далее.

Я упражнялся уже больше часа, когда начал входить в нужное состояние. До этого момента где-то на заднем плане продолжало сохраняться то смешение чувств, которое я испытал в «Монте-Карло», но я и не заметил, как в какой-то момент меня отпустило и я остался наедине со своими руками, монетами и движением.