— А папка часто приходит?

— Далеко он теперь, домой не набегаешься, да я и сама ему сказала, чтобы лучше выспался в общежитии при заводе лишний час, чем через весь город бегать… Но он всё равно прибегает, как может…

— А что он рассказывает?

— Да что он рассказать может… Работает, на фронт попроситься хочет, но его не отпускают, да и он особо не настаивает, нас здесь одних бросать не хочет. Не ругается, что я детей привезла, но молчит, а я то его за столько лет как себя знаю, сама понимаю, что по рукам его связала…

— Мама, ну не говори ты так! Он же сам сколько раз говорил, что без нас его только половина будет! Не может он на тебя плохо думать!..

— Ох, доченька! Дура – я, хоть уже умнеть пора. Не послушалась твою бабку Веру, а надо было. Да и когда ты сразу настаивала, как Кондрат сказал, чтобы мы в деревню уезжали, упёрлась, что мамка мне всё скажет, что зазря туда-сюда детей таскала. А как в августе спохватилась, да на вокзал побежала, а уже поздно. Поезда больше половины поотменяли, что паровозов не хватает, а на те, что ещё остались кроме брони мест, почитай, нет совсем, у касс чуть до смертоубийства не доходит за каждый билет, а мне ведь не один нужно. Три дня я туда как на работу ходила, да что толку. Даже к Маше, Сониной маме подходила, говорила, она пробовала разузнать, да сказала, что у них такие строгости ввели, что даже в своём купе взять не может. Соню дочку она к матери в Псков кое-как увезла, а теперь волнуется, что немцы уж слишком прут и не остановят их никак. Батька твой ходил с пароходами пытался договориться, да тоже ничего не вышло. Умные люди сказали, что нужно на попутках, хоть пешком до Лодейного добираться, а там на проходящий пароход проситься, что возьмут, это здесь у нас всё контролируют, а там все же люди русские, помогут и поймут. Но с малыми страшно в дорогу пускаться. Даже не знаю, а ты что посоветуешь? — мама сидела передо мной внезапно постаревшая и смертельно усталая. И совет ей требовался не словами, пусть даже самыми умными и красивыми, а делами…

— Мам! Я обязательно попробую что-нибудь сделать. Я же у тебя уже взрослая…

— Взрослая, ещё восемнадцати нет, а уже форму одела и служишь… Как знала, что так будет… А знаешь, я бы сейчас, если бы не малые наши, залезла бы в кровать и выла бы белугой и не час не два, а пока силы бы оставались, а потом бы спала, пока Кондрат не придёт и не обнимет…

— Мама! Мы же русские женщины! Мы сильные и всё сможем!

— И в кого ты у меня такая умная?… — она обняла меня и прижала к своей тёплой мягкой груди и я замерла, как в детстве…

Для начала я переоделась и поехала на вокзал, ведь мама там была месяц назад. В кассах, как она и рассказывала, было столпотворение. В этой толпе верховодили какие-то подозрительные мужички и ребятки с острыми бегающими взглядами, похожие на живущего в соседнем дворе Тоху, про которого говорили, что он не только отсидел в тюрьме для малолеток, но и бандит в настоящей банде. Этим типам вторили какие-то бабы похожие манерами и голосами на базарных торговок, только если на рынке они в промежутках между криками безостановочно лузгали семечки, то тут они шныряли меж людьми, создавая какое-то непонятное движение и бурление. При попытке подойти, меня остановили на подходе и так грамотно перекрыли мне дорогу, что сдвинуться вперёд я не могла. И что-то мне говорило, что это не просто так что к окошечку меня просто не подпустят, а если начну скандалить и шуметь, то вполне могу обнаружить заточку в своей почке, и в толкотне никто и никогда концов не найдёт. Посмотрев ещё и потыркавшись, я вышла на перрон. Шансов привычным путём купить билеты не было, и я пошла к коменданту вокзала, я же вроде как военнослужащая. На моё появление задёрганный майор, орущий на кого-то по телефону, как чуть позже поняла, он не ругался, а пытался докричаться сквозь плохую связь. Когда он освободился, я показала ему свои документы и объяснила свою проблему.

— Знаешь, старшина. Я всё понимаю, но своей брони у меня нет, да и слава Богу, а то бы меня за неё на части разорвали. Я бы мог попробовать что-нибудь тебе сделать, если бы у тебя были оформленные проездные документы, требование воинское, хотя бы на тебя, я бы тогда к нему и маму твою протолкнуть попытался. Но у тебя ведь нет, только отпускное, а проживаешь ты тут в Ленинграде. С воинскими эшелонами гражданских никак не отправить. Попробуй к себе на службу обратиться, пусть тебе перевозочные документы оформят, тогда и приходи, будем думать и решать…

Знала бы, то при оформлении отпуска запросилась бы в Белозерск, и были бы у меня проездные, но ведь не знала ничего. А сейчас я должна явиться по новому месту службы, где меня никто не знает, а в Кронштадт меня по моим документам теперь и не пустят, я ведь там теперь и не служу получается. Я зачем-то снова пошла к кассам, где меня несколько раз толкнули, на лестнице притёрли к стенке, а в зале я обнаружила, что у меня взрезана мамина сумочка, с которой я поехала. Если бы я не положила деньги в чулок, а документы не сжимала в руке, то сейчас бы ничего из этого у меня не было, а так я утратила только зеркальце и ключи. Хоть Сосед и сказал, что найти вряд ли что-нибудь смогут, я пошла в милицию. Если честно, то меня впервые в жизни обворовали, и я была возмущена и обескуражена, ведь я совершенно ничего не заметила и даже сказать когда именно и кто это сделал, не могу. В милиции здоровенный сержант в белой гимнастёрке, которая с трудом удерживала его телеса, выслушал меня и поинтересовался, буду ли я писать заявление, и что именно у меня украли. Узнав, что именно пропало, он усадил меня в сторонке рядом с перегораживающим дежурную часть барьером, сунул в руки кружку, в которой бултыхался несладкий прозрачный остывший чай. И стал просто болтать, попутно выясняя, что меня сюда привело. А потом рассказал мне какой заработок освоили вокзальные мошенники, в принципе ничего нового, раньше они в сезон перекупали билеты на юг, то теперь на Восток. А так как поездов и билетов стало мало, то им и работать легче. То есть за обычные деньги в кассе купить билеты практически не возможно. Они, конечно, ловят, но поймать с поличным очень трудно, а без доказательств прокуратура не пропустит возбуждение дела, вот и получается, что максимум, что можно сделать это задержать на несколько дней или если есть повод, определить на пятнадцать суток. Вот так и живём… Только имей в виду, если будешь с рук у мошенников покупать, то мы и тебя можем взять, потому что ты участвуешь в мошеннических действиях…

Заявление писать я не стала, а со всеми этими сведениями поехала домой, обсудить всё с мамой. Эх, папу бы сюда, он бы обязательно что-нибудь придумал… Мама меня выслушала, мы погоревали по испорченной ворами сумочке, которую она понесла в дяде Ахмету зашивать. Я осталась с малышами, одновременно думая и советуясь с Соседом, во-первых, что мне дальше делать, во-вторых, велика ли вероятность, что немцы до Ленинграда дойдут и возьмут его в блокаду, в-третьих, как сдвинуть маму с места и отправить в путь? По поводу вероятности блокады, Сосед ничего однозначно сказать не мог, потому что у нас совершенно не было информации, но скорее склонялся к тому, что она будет, даже если наши письма дошли и командование будет пытаться что-либо сделать. В пользу этого говорили сводки с фронта, сданные Минск и Киев, и, похоже, судя по словам про оставленные для обороны города, которые продолжают активное сопротивление, там снова потеряли в окружении почти полмиллиона солдат. Что делать тебе? Завтра попробовать договориться в речном порту, шансов мало, но они есть. А вот про твою маму, ситуация тупиковая. Если бы она чётко знала и понимала, что будет зимой, то она бы уже пешком до бабушки дошла. Но она не стремиться уехать, она скорее делает вид, что хочет уехать, потому что, несмотря на обстрелы самолётов, начавшиеся бомбёжки города, она, как и подавляющее большинство не верит в то, что война это серьёзно. Слишком много и долго до войны было разговоров о войне и само слово уже изъездили на Халхин-Гол, Испанию и Финскую. То есть война для большинства уже стала чем-то вроде белых медведей на севере, они есть, довольно опасные, но это совершенно не влияет на обычную жизнь. Боюсь, что серьёзность положения дойдёт до народа только к середине следующего года, слишком велика психологическая инерция. Судя по тому, что с Балтики на Север ушёл "Марат" с группой судов и кораблей, письма, скорее всего, дошли и их прочитали и даже сделали какие-то выводы. В частности, дату начала войны мы назвали точно. Неизвестно, командовал ли к этому времени западным округом Павлов, но не поверю, что, приняв одно, совершенно проигнорировали другое и в приграничные округа не отдали заранее все положенные приказы, только судя по немецкому наступлению, это мало чему помогло. Опять таки инерция мышления, если на флоте главком Кузнецов своей властью может отдать приказ и корабельная группа в кратчайшие сроки отправится в путь, тем более, что в переводе линкора на Север есть смысл и без всякой войны. То отдав приказ по авиации, к примеру, мы наталкиваемся на то, что исполнять его должны тысячи и десятки тысяч разных людей, а вот они так быстро и в едином порыве приказ, скорее всего, не исполнят. В результате, предупредив мы с тобой наивно ждали, что отреагируют и прикажут, ну, отреагировали и приказали, а толку то, ведь не с условием, что не выполнившим лоб зелёнкой помажут, а просто на уровне рекомендации, которую конечно стали выполнять, но не рвя жилы из последних сил… В результате, самолёты немецкие летают где и как хотят, обстреливают мирных людей, а наших кроме как на Ханко, где аэродром рядом, я и не видел. К слову, Ханко – это ведь тоже флот, который сам по себе меньше и структура власти в нём жёстче. А из этого следует, что все возможные ошибки наши великие и не очень полководцы сделают и так же как у нас будут на солдатской крови учиться воевать пару лет, пока не научатся. А для нас в этом следствии фигурирует Блокада Ленинграда, а мы с тобой будем на передовом рубеже, на котором с блокадой будем бороться. Потому что практически вся заслуга по снабжению города в блокаде принадлежит Ладожской военной флотилии, которая всю навигацию снабжала город, а потом продолжила по льду под обстрелами и налётами. Вот мой тебе ответ, хоть он тебя вряд ли обрадует. И ещё. Даже если ты сейчас маме всю самую рассамую правду про блокаду расскажешь, то она тебе всё равно не поверит, как она до сих пор не верит в реальность смертей погибших у неё на глазах женщин, хоть сама всё видела, и вы с ней их даже помянули. Знать и осознать – это совершенно разные вещи.

Единственный способ их отправить к бабушке, это тебе взять в руки тележку, погрузить на неё еду и вещи и пиная перед собой всех троих поехать сначала на Колпино, потом на Волхов, Тихвин и на Череповец, а там уж до бабушки меньше ста километров останется и скорее всего кто-нибудь попутно подвезёт. Можно от Волхова двинуть на Лодейное, Подпорожье, Вытегру, но дороги глуше, хотя велика вероятность, что на Свири удастся подсесть на пароход. Дорога в любом случае длиной больше пятисот километров. Рассчитывать нужно только на пеший ход, в идеале в среднем двадцать пять километров в сутки, на пятьсот километров это двадцать дней пути. До Лодейного можно попробовать добраться дней за десять, там километров триста выйдет, а там посадить своих на пароход и возвращаться. Хотя, что-то я такое помню, что финны на Свирь как-то очень лихо выскочили, чуть ли не в сентябре. И если это так, то в речном порту тебе делать нечего, и по воде дорога к бабушке уже перекрыта. Но тебе банально отпуска не хватит, а опоздание из отпуска приравнивается к дезертирству в военное время это расстрел.

Я выслушала все ответы Соседа и вынуждена была согласиться с ним. На следующий день я всё-таки поехала в речной порт. Как говорят, ноги исходила до коленок. С кем я только там не разговаривала, несколько раз возникала надежда, но в результате по тем или иным причинам не выходило. В одном случае, старый шкипер буксира согласился взять, но он уходил через два часа, а ждать пока мы приедем он не то, что не хотел, он не мог. Про сквозную проходимость Свири и выход на реку финских войск речи вроде не идёт, и паники никакой в речном порту нет. В конце концов, я там так примелькалась, что меня задержал милиционер, который долго и нудно меня выслушивал, проверял мои документы и в результате выставил:

— Вот не понимаю я Луговых, у тебя отпуск, отдыхай, набирайся сил перед службой, радуйся, что вся семья дома, а ты тут бегаешь, нервничаешь и хочешь их отправить! Ты понимаешь, что это неправильно? А если не правильно, то подозрительно! В общем, если я тебя ещё раз на своей территории увижу, до конца отпуска будешь у меня в камере сидеть! Да! И в Уткину заводь не суйся, там участковый вообще зверь, он с тобой как я возиться не станет, в камеру законопатит без разговоров… Сама понимаешь, Весёлый посёлок под боком, поневоле озвереешь…

Вернулась домой даже позже мамы. Попробовала поговорить с тётей Машей, но как мама и сказала, на железной дороге ввели такие строгости, что соваться туда по знакомству было бессмысленно. Да и тётя Маша была в прострации и всеми мыслями о матери и Соне, которые сейчас должны были быть в Пскове, к которому то ли подошли немцы, то ли его уже взяли и наступают дальше. В общем, весь оставшийся отпуск так и пролетел в моих безрезультатных трепыханиях. Его разбавила только радость от приезда папки. Но радость от его приезда была здорово подпорчена тем, что он рассказал. А сказал он, что их завалили заказами, но так как "Большевик" нагрузили дополнительно ремонтом танковой техники и переделкой лёгких танков в самоходные зенитки, то на их заказе оставили фактически только их две переведённые бригады и они едва справляются с работой. Что к ним приехали представители харьковского паровозостроительного завода и из Махачкалы, которые должны освоить аналогичную продукцию. А у них на заводе идут разговоры и прикидки, по частичной эвакуации и организации за Уралом завода-дублёра. И пока не ясно, но их цех могут отправить целиком. Сложность в том, что по разнарядке для вывоза семей дадут только два вагона на состав, а это не больше тридцати семей. Они провели партсобрание и решили, что эти вагоны выделят семьям погибших заводчан, ведь многие ушли на фронт и даже уже пришли похоронки. Как он мне потом объяснил одной, такое решение связано с тем, что для вывоза семей требуется столько же или даже больше вагонов, как для вывоза рабочих, ведь станочный парк решено брать по минимуму. И эти два вагона, как издевательство, что уже почти началась буза и только таким решением, когда фактически никто не может взять семьи, удалось бузу на корню пресечь. Их скорее всего не станут трогать, ведь они не их, а прикомандированные, но гарантии никто не даст, поэтому готовиться нужно к любым вариантам. Не исключено, что могут собрать, и отправить, даже не дав времени дома сказать и попрощаться, режим на заводе почти военный.

Он мне попенял, что не дала свой адрес, и взял обещание, что больше я так делать не буду. И ничего, если пара писем потеряется, но связь какая-то будет, а это главное и лучше неизвестности. Про мои попытки отправить маму в деревню похвалил, но тоже выразил скепсис в отношении результата. Я так поняла, что и папа не особенно верит в то, что в Ленинграде может стать опасно. Скорее он думает о том, что дети будут на природе и под приглядом, а не о том, что в городе опасно.

Наутро папа с мамой уехали одновременно, папа на завод к утренней смене, а мама на строительство укреплений, а я осталась с братиком и сестричкой проводить свой последний день отпуска.