Эта сеча была сродни благочестивому дебошу после Крещенской обедни. Миряне, тарахтя банками, бутылками, флягами, всякой пустой тарой, кинулись к большому баку с освящённой водой. И так тараторили, так ликовали, попирая чинопоследование торжества, что вытолкнули архипастыря из алтаря, который, дабы унять гвалт, вострубил словами Горького: – Люди, человек это звучит гордо!
– Гордость, Владыка, грех! – отрезала грудастая разъедуха, туловом прокладывая путь к заветной жидкости, скачущей в жизнь вечную.
Через час после бучи в храме Иоанна Златоуста у запертых наружных ставень архиерейского дома зачервились первые пикеты. Взятие Бастилии, где засели 14 инвалидов, побоище на Невском озере, утопившим приблизительное такое же количество псов-рыцарей, право же, не менее великие события, чем штурм Зимнего, охраняемого болтливыми юнкерами и дамским батальоном. Что значит перед ними бунт в захолустном храме?
Так, возвышенно размышляя, келейник, прихрамывая (во время толкотни ему почти оторвали каблук), выходил объясняться, растолковывая, чем продиктован перевод отца Виктора ну на какой-то месяц в другое место.
Бабоньки ничего слышать не хотели, упорно требовали архиерея.
Понемногу остывали и по воле Божией рассеивались восвояси.
Архивариус пил кофе в кабинете Его Преосвященства.Патрон набивал гильзу папиросы ваткой вместо фильтра…
– Если епископ не может исполнять обязанности по злобе народа, приход подлежит отлучению: правило вселенских соборов, – молвил помощник.
Владыка молчал.
Затем потянулись будни. Архивариус корпел над диссертацией магистра, подготавливая справочно-библиографический аппарат; рассылал по храмам двухстраничный бюллетень о трудах и днях епархии; посещал по поручению Владыки немногочисленные парафии, делясь с ним впечатлением о чечевичном красноречием настоятелей.
Порой во время их бесед епископ стремглав, с некрасивой поспешностью кидался из залы в кабинет к надрывающемуся телефону. Звонил пастушок, стерегущий гусей – уполномоченный по делам религий Комиссаров. За неимением казённой машины он пользовался церковной «Волгой», как собственным лимузином.
– Такого уполномоченного я ещё не встречал, – говаривал Владыка. – Мне кажется, он… верующий.
– И бесы веруют…, – параллельно ему саркастически цитировал Библию келейник, зная, что от согласия Комиссарова зависит его рукоположение в духовный сан.
Ему хотелось пройти по городу в подряснике, как мальчишке не терпится постоять с настоящим автоматом в почётном карауле у могилы павших в бою героев.
Он подталкивал епископа ускорить хиротонию, но тот считал, что подниматься из окопов в штыковую ещё рано. Неприятель сделал ход конём, положение наших фигур на шахматной доске сейчас неблагоприятно. Архивариус взрывался, дерзил, смутно подозревая, что за осторожностью шефа прячется трусость.
– Уж не принимаешь ли ты меня за генерал-губернатора, к которому Пушкина сослали под надзор? – отбивался святитель, ковыряя дужкой очков в пушистом ухе.
Тогда «чающий почести вышняго звания» решил сам заглянуть в пасть некормленому зверю. Он знал, чем дольше заключённым удаётся вести себя по отношению к охране как к обычным людям, становясь ближе им, тем больше шансов выжить, уцелеть от преднамеренного истребления. Ежели возникает возможность переброситься словом с надзирателем, есть надежда очеловечить себя в его глазах, смягчить его жестокость, обратить слежку и преследование в диалог.
Дождавшись, когда Владыка улетел в Африку на встречу богословов в Найроби, келейник отправился к Комиссарову, как девушка в буржуазном государстве, что идёт в полицию за справкой, разрешающей работать проституткой.
Ставка кукловода духовных дел, явочная квартира, где варили и вправляли мозги всей епархии, обосновалась в элементарном жилом доме, вроде каморки Хлестакова, пятый этаж на Гороховой. Здесь каждому священнику давали понять, что не берут (!) взяток, да, не берут (а почему не берут? – это не мог осилить ни городской, ни сельский батюшка… Ведь прежний начальник… ну, не то чтобы… Но если, так, подсунуть два десятка яичишок, индюшку, оставить в прихожей сумку с конвертом между мясом и апельсинами… так ничего… дела идут!)
Кабинет уполномоченного имел обескуражено канцелярский стереотип: голые стены, голый пол, голый стеклянный шкаф с юридическим справочником и домовой книгой – копией Конституции, что находилась на борту космического тарантаса, не сумевшего состыковаться с орбитальной станцией.