— Грядет новый мир. От этого иногда перехватывает дыхание.

Расширенные глаза Озбея сияли энтузиазмом.

— Разве войну выигрывает турецкая армия? Турецкая авиация? Нет, друг мой, ее выигрывают турецкие тайные службы. Поимка Абдуллы Оджалана [83] в Кении была величайшей турецкой победой за полвека. Три человека в черных балахонах похитили в Африке Оджалана. Я знаю всех троих, они мои близкие друзья, я снабжаю их девчонками и машинами, они играют в дядином казино и живут теперь, как принцы!

— Полностью тебя понимаю, — пробубнил Старлиц с сигарой во рту, тут же ее вынул и взмахнул рукой. — Знаешь, что меня восхищает во всей этой постановке?

То, что этот хренов дворец — настоящий, а не какой-нибудь туристический «Диснейленд». Здесь царит серьезная, всамделишная оттоманская атмосфера, Мехметкик. Здесь пахнет сказочными богатствами, палачами в масках, дворцовыми заговорами, великими визирями, подкупами, переворотами, перерезанными в темных закоулках глотками. В довесок у тебя есть целый международный гарем танцовщиц, лакомящихся шербетом и красящих себе ногти на ногах. Созерцать все это — нешуточная привилегия. Ради таких мгновений я и живу.

— Я думал обо всем этом иначе, — медленно проговорил Озбей. В голове у него созрела какая-то важная мысль. Хотя, возможно, ему в голову ударил кокаин. — Наверное, здесь отчасти и кроется моя проблема с индивидуальностью. — Он нахмурил брови. — Я считаю себя прозападным, современным деятелем. Я не отношу себя к оттоманской традиции. Это меня беспокоит.

— Это мой вклад, — неуверенно проговорил Старлиц. — Иногда человек со стороны может лучше разглядеть твои проблемы.

— Знаешь, — сказал Озбей, — когда ты предупредил по телефону, что возвращаешься, я стал строить планы твоего убийства. — Старлиц молчал. — Я склонялся к тому, чтобы зашить тебя в мешок и швырнуть в Босфор. Это традиционный способ. Нет ничего проще. В Турции тысячи нераскрытых политических убийств. Не сомневаюсь, что утопил бы тебя в глубоком море. Но это не решило бы проблем, потому что я не верю, что это бы тебя убило.

— Что за мысли?!

— Я много раз репетировал этот сюжет. Глядя в одно из многочисленных зеркал дворца, я повторял: «Я убил Легги Старлица. Я всадил в него несколько пуль. Я швырнул его в море в мешке, скованного тяжелой цепью». Но это звучало недостоверно, совершенно неубедительно, невозможно фальшиво. Тебе знакомо это чувство? Наверняка знакомо. Когда пытаешь человека, что-то от тебя скрывающего, то всегда угадываешь, когда он говорит правду, а когда врет. Фальшь сразу узнаешь. Старлиц стряхнул пепел с сигары.

— А как тебе вот это: «Легги Старлиц умер в первый день двухтысячного года»?

Рука Старлица застыла.

— Старлиц взял и исчез. Со Старлицем покончено. Его больше нет. Легги Старлиц прекратил существование. Для грязного типа по фамилии Старлиц пробил его час. Новому миру Старлиц ни к чему. В повествовании нового тысячелетия для него нет места.

— Замолчи!

Озбей торжествующе расхохотался.

— Наконец-то я заговорил на твоем языке! — Он подошел к стене и вынул из усеянных жемчужинами ножен зловещий кинжал. — Я не утверждаю, что убью тебя этим ножом. Оставить на тебе шрам, отрезать тебе палец, даже руку еще можно, но убить нельзя. — Озбей положил кинжал на стол, снял синий пиджак и картинно швырнул его на спинку кресла. — Возьми нож и убей меня.

— Нет уж, спасибо.

— Минуточку… Какой же я дурень! — Озбей снял рубашку и распахнул легкий натовский кевларовый бронежилет. — Вот так. Валяй! Убей меня! Я каждый день дразню смерть. Я ставлю на кон свою жизнь, нюхаю кокаин, гоняю на спортивных машинах, занимаюсь незащищенным сексом со случайными роскошными женщинами. Я — международный плейбой и шпион. Давай же, заколи меня! Бей прямо в сердце. — Он ударил себя в грудь. — Ну!

— Это не в моем стиле, Мехметкик. — Старлиц аккуратно поставил бокал. — Ты полностью выбился из сценария, да и на полу такой роскошный ковер, что…

— Не оправдывайся. Ты не можешь!. Вот глубокая реальность. Не можешь! Это не в твоей власти. Что бы произошло? Повествование не позволило бы этому случиться. Сюда вбежал бы Дрей, сломался бы нож… Я не могу погибнуть от твоей руки. Потому что я велик. Я знаю о своем величии. Я — лев турецкой нации. Меня нельзя просто убить, я могу стать только мучеником. Я не могу умереть как простой смертный, каким раньше был. Я больше не принадлежу себе. Я не совсем здесь, не совсем в этом времени. Мелкая реальность повседневной жизни не для меня. Я достиг подлинного господства, Старлиц. Я могуч, но невыразим. События проходят сквозь меня, вплетаются в ткань истории, не совершаясь.