— Трудно нынче жить, сынок. Так тяжко, что уже о радостях позабыли вовсе. И повсюду грубиянство, фулюганство единое. Намедни я в банк принес почту. А меня оттуда взашей погнали.

— Тебя за «медвежатника» приняли? — рассмеялся парень.

— Господь с тобой! Я ведмедей вживе отродясь не зрел. Да нешто схож я с им, треклятым? — неподдельно удивился старик.

— А за что тебя выкинули с банка?

— Туда, взавтре, афериста приведут. Так мне охрана сказала. И пужаются лишний люд запускать. Чтоб чего не усмотрели. Чтоб не подсобили ему сбежать. Ну, а я и брехни сдуру, мол, кому надо, едино сбегить. Всякому своя удача от Бога. И аферисту — тож… Меня и выругали, за сочувствие. Банковские. Мол, дурной я алимент. И все тут. Каркаю, ровно ворон. Грозились за такие байки донесть на меня в самые органы.

— Падлы они, не люди, — сплюнул парень, даже не изменившись в лице.

— Я уже так-то не молвлю. А обида — имеется. Нешто взашей гнать старого не совестно? Ить на службе находился, при работе! — ворчал дед.

— Если завтра приведут, то пусть тогда и боятся. Чего заранее ссут.

— Чтоб никто не углядел, не прослышал чего. И торопят. Мол, завтра работать не станем, роздых вышел. Да только-то не на всякий роток накинешь платок. Да и что тут скрытничать? Кому их аферист нужен? Нормальный люд мается. А они всяких стерегут. Ровно дел путных нет для них.

Старик глянул на парня и понял, тот слушал и не слышал его. О своем думал.

Почтальон, нарезав несколько подберезовиков, перекрестился, поблагодарил Бога за помощь в прокормлении и не спеша стал увязывать кошелку с грибами. Обвязал ее марлей сверху, чтоб не рассыпать, не растерять по пути домой.

— Ты, дед, за грубое не сердись на меня. Сам ботаешь, жизнь как параша. С какого боку ни сядь, яйцы вместе с душой к ней примерзают. Так вот и проорали все. Ничего не надыбать нынче. Никому. Так что иди ты в свою хазу. И меньше в тайгу суйся. Коль в городе по волчьим законам дышите, с тайги какой спрос?

— И то верно, — согласился старик и, взвалив кошелку на плечо, вышел на дорогу из тайги, не оглядываясь, вздрагивая, плелся, понимая, что не сводят с него глаз урки. Следят, уставясь в затылок и спину не только взглядами.

Всю эту ночь готовились оперативники к предстоящей операции.

Время и действие каждого — заранее обговорены. Выверялась всякая случайность, непредвиденность, внезапность.

Еще с ночи, пока не рассвело, оперативники заняли свои места в банке. Шли к нему поодиночке, под прикрытием темноты, чтоб никто не увидел, ни о чем не догадался. Входили через служебный, не парадный вход. Едва занимали пост — замирали не дыша. Любая статуя позавидовала бы молчаливой их неподвижности. Но войди в банк посторонний человек, ни одного бы не приметил.

Время тянулось медленно. Серый рассвет, пробившись в окна, возвестил о долгожданном наступлении утра.

Осенью в Охе светает поздно. Оперативники зорко всматривались, вслушивались в каждый звук.

Вот у подъезда заскрипела тормозами тюремная машина. Послышались голоса конвоиров. В дверь банка позвонили. Пора провести следственный эксперимент…

Таксисту еще снимают наручники. Слышен звон железа. Конвой, освободив руки вора по требованию следователя, раззявил рты. Хоть раз в жизни увидят, как бескровно и безнаказанно можно украсть из охраняемого милицией и собаками банка два миллиона.