Через какое-то время — для нас внутри убежища сжавшееся до считанных секунд, а снаружи растянувшееся на добрый час — кисляк рассеялся, но вместо кузова трофейного грузовичка я оказался лежащим прямо на дороге. Впереди обнаружились также «выпавшие» из кабины Жаба и Скунс, которые, сидя на жестком асфальте, ошарашено крутили головами, озираясь по сторонам, словно потерявшие мамку дети.

— Эй, придурки, я здесь, — позвал я подопечных и, выждав пару секунд пока оба повернулись ко мне лицом, приказал: — Живо хватайте меня под руки, и тащите вон в те кусты.

Увидев лужу крови, собравшуюся вокруг моих перебитых очередью ног, и без того бледные мужики стали белее снега. Но, несмотря на сильный испуг, приказ выполнили четко.

Силенок у двух почти нулевок едва хватило, чтоб, подхватив с двух сторон, оторвать от асфальта мою ни разу не легкую тушку. И к чести последних, вынужден признать, что подопечные устояли с ношей на дрожащих ногах, не бросили обратно на асфальт и, кряхтя, отволокли меня к указанному кусту.

Отпыхивающиеся носильщики тут же повалились рядом в траву. Я же, прислонившись спиной к кустарнику, перекинул рюкзак со спины на грудь, и перво-наперво вытащил из бокового кармана катушку крепких ниток с иголкой. Затем аккуратно обкорнал резаком штанины, укоротив каждую примерно на три четвери, и фактически превратив таким макаром залитые кровью брюки в относительно чистые шорты. Дальше подтянул руками «ватные» ноги, осмотрел раны, убедился, что все они сквозные, и, щедро плеснув на каждую живцом из пластиковой бутылки, стал зашивать.

Из-за заметно подросшей (в силу моей читерской Защиты) толщины и прочности кожи, процесс штопки оказался не только дьявольски болезненным (уж к чему, к чему, а к боли мне было не привыкать), но и крайне трудоемким процессом. Иголка к хренам затупилась уже на втором стежке и, вместо быстрого прокола краев раны, упираясь в кожу, начала предательски гнуться. Чтоб не сломать хрупкое орудие портняжного ремесла, приходилось перехватывать пальцами иглу у самого кончика, и буквально прорывать кровоточащую плоть никчемным острием.

— Охренеть ты спокойный! Ведь по живому ж себя шьешь, неужели тебе не больно? — скривился лежащий рядом Жаба, со стороны наблюдающий мои кровавые забавы с тупой иглой

— Терпимо, — хмыкнул я.

— Рихтовщик, ты в натуре терминатор какой-то, а не человек.

— Чем попусту языком молоть, на, вот, взболтай это, как следует.

Оторвавшийся от штопки ран, я вытащил из бокового кармана рюкзака полулитровую пластиковую бутылку, с еще в квартире заранее заготовленным (как раз на такой вот паршивый случай) сахарным раствором. Свернув пробку, добавил в сироп узелковую янтарную нить из инвентаря, и сунул бутылку Жабе в руки.

— И долго мне это болтать? — уточнил подопечный.

— Пока янтарь в сиропе не растворится, — хмыкнул я, возвращаясь к кустарному врачеванию.