— Могу я проводить вас наверх?

— Да, — едва прошептала я.

Мы вдвоем выскользнули из комнаты, словно покидая скучный званый ужин, и я почувствовала, как в наши спины впились две пары глаз.

Когда мы начали подниматься по лестнице, я отняла свою руку, чтобы придерживать юбку во время подъема; за спиной я все еще прятала книжку Тома Уиллиса. Мы шли молча, этот загадочный человек и я. Среди скудно освещающих наш путь газовых фонарей ощущалась близость Колина, его тепло и создаваемая им расслабляющая атмосфера. Так непохоже на Эдварда, которого я знала когда-то, этот некогда мой кузен легко шагал, беззаботно размахивая руками. Наверху он остановил меня, взяв за руки и обратив на меня испытующий взгляд.

— Они ведут себя просто как демоны, Лейла, обвиняя вас в воровстве.

Его тон тронул меня. Обвинения бабушки не волновали, поскольку это было ничто по сравнению с тайной, которую открыл мне доктор Янг. Неужели это произошло сегодня днем? Подняв глаза, чтобы встретиться взглядом с Колином, я изумилась этому новому ощущению наэлектризованности моего тела, которое до сих пор не переживала в обществе мужчины. Его волосы были в легком беспорядке, его галстук немного сбился. Да, я любила его за его человечность, за его несовершенства и недостатки.

— Сегодня мы все будем ужинать в одиночестве, Лейла. Я скажу Гертруде, чтобы она прислала вам чего-нибудь вкусного.

— Благодарю вас.

Он задержал на мне взгляд еще на мгновение, казалось, собираясь что-то сказать, но потом, поменяв свое намерение, вдруг развернулся и поспешил обратно вниз.

В комнате я быстро переоделась в ночную рубашку и халат, расчесала волосы и свернулась у огня наедине со своими мыслями. Появилась Гертруда с подносом. Было в ее манере что-то странное, какая-то настороженность. Я справилась о ее здоровье, но она не ответила, ее молчание казалось несколько зловещим. За едой последовала чашка молока, принесенная служанкой, и я выпила ее до дна с благодарностью, зная, как оно способно расслабить меня.

Согревшись, я начала думать. Так много было вопросов, будораживших мое воображение. Что за незадача с украденными драгоценностями, и как это может касаться меня? Кто желал, чтобы моя мать и я приехали сюда, прислав письмо от имени тети Сильвии? Кто уничтожил мое письмо к Эдварду? И кто была та женщина, плач которой я слышала в комнате бабушки, в утро смерти дяди Генри? Все это были вопросы без ответов. Возможно, они являлись фрагментами еще большей тайны. Каким-то образом я чувствовала, что они все связаны. Все эти маленькие загадки выстраивались в одну большую, самую важную тайну, которую я пыталась разгадать с самого начала: кто убил моего отца и брата в роще?

И теперь единственный ответ лежал в моей памяти. Я должна возвращаться туда снова и снова, надеясь восстановить до мелочей тот день: погода, освещение, время дня, время года, которые смогут внезапно приподнять занавес, скрывающий прошлое.

Моя голова начала пульсировать. Раздраженная такой чувствительностью, я начала шагать по комнате. В Креморн-Гарденз я страдала от громких взрывов пиротехнических снарядов. На узкой улице, где я жила, был постоянный шум и грохот многочисленных экипажей, раздавались крики разносчиков. Когда умерла моя мать, я стоически вынесла скорбь, без обычных приступов слабости и недомоганий, которые часто настигают молодых женщин. Так что же теперь? Почему, после того, как столько лет я была крепкой и здоровой, меня внезапно осаждают бесконечные головные боли? Доктор Янг сказал, что это от напряжения. Однако я не чувствовала напряжения. И теперь я ощущала легкое недомогание в желудке, как было этим утром, но приступы были сильнее.

Когда я встала перед зеркалом и уже собиралась выпить большую дозу лауданума, то увидела отражение своих рук. По какой-то необъяснимой причине их вид заставил меня остановиться. Что-то в глубине моего сознания билось, пытаясь выйти наружу. Я заглянула в стакан, потом в склянку, которую дал мне доктор Янг. В памяти внезапно всплыли его слова: «Процент дигиталиса в его крови был значительно выше медицинской нормы. Он был принят как яд… даваемый ему понемногу, а потом нейтрализуемый лауданумом».

Я похолодела от ужаса.

Его голос продолжал: «Головные боли, тошнота, боли в животе… все это части синдрома болезни, совершенно отличной от опухоли мозга».

— Боже мой! — воскликнула я, поставив на пол и стакан, и склянку. — Боже милостивый! Меня хотят отравить!

Теперь я кинулась к креслу, опустилась в него и спрятала лицо в ладонях.

— Этого не может быть, — бормотала я снова и снова, — этого не может быть. О Боже… Вспоминай, Лейла. Постарайся вспомнить.

Мои головные боли начались вскоре после того, как я нашла в камине письмо Эдварду. И они продолжались каждый день в течение шести дней. Каждый раз, это я могла легко вспомнить, головные боли начинались почти немедленно после того, как я что-нибудь выпью. Чай за завтраком, разлитый в мое отсутствие. Вино к обеду, разлитое кем-то еще. Горячее молоко перед сном, принесенное ко мне в комнату. Сомнений не было, я сейчас получала то же лечение, которое давали дяде Генри. Если бы я дала порцию своего утреннего чая доктору Янгу, он наверняка обнаружил бы в нем содержание экстракта наперстянки.