Павел: Скажи-ка мне, Кифа… Эта ваша стройка… эта гостиница во дворе…Может быть, я что-то не так понимаю, но разве он велел нам строить гостиницы?.. Или, может быть, он хотел, чтобы мы занимались торговлей? (Твердо). Поправь меня, если я ошибаюсь, но я твердо знаю, что все, что он требовал от нас – это то, чтобы мы всегда были наготове, чтобы в любую минуту отчитаться перед ним в наших делах и мыслях. Но я не припомню, чтобы он требовал от нас, чтобы мы строили гостиницы или покупали дома.

Петр (с мягкой улыбкой): Но ведь ты же не станешь сердиться на нас за это, брат?.. Потому что, если мы что-то делаем, то только в силу необходимости, которая не дает нам забыть, что пока длится время, люди имеют нужду и в пропитании, и отдыхе, и в тепле… Кому же еще позаботиться об этом, если не нам? (Помедлив, негромко). Но, похоже, ты думаешь иначе, брат?

Павел: Только потому, что у меня есть для этого все основания, Кифа. (Резко поднявшись со своего места). Может быть, ты еще не знаешь, но четыре года назад со мною случилась кое-что такое, что позволило мне не брать в расчет никакие человеческие рассуждения, какими бы убедительными они ни казались, потому что божья милость сняла с моих глаз пелену и позволила видеть так ясно, как, должно быть, видят небесные силы. (Говоря, медленно идет по сцене)

Петр: Мы слышали, что Господь не оставил тебя своей милостью.

Павел: Ты можешь не сомневаться в этом, Кифа. Это случилось пятого Иулая, по дороге в Дамаск, в двух часах перехода от города, в сопровождении двух свидетелей, которые могли бы свидетельствовать обо мне, если бы я в этом нуждался… (Обернувшись, негромко). Знаешь, о чем я говорю?

Петр: Ты можешь не утруждать себя этим рассказом, брат. Нам он хорошо известен.

Павел (упрямо): И все-таки, я хочу напомнить тебе его, Кифа. Потому что лучше услышать о случившемся от того, с кем это случилось, чем узнать об этом с чужих слов, да еще, быть может, от не слишком добросовестных рассказчиков. Я расскажу эту историю и братьям, когда они придут, и всем кто пожелает ее выслушать. Но прежде хочу рассказать ее тебе.

Петр: Как тебе будет угодно, брат.

Павел (видно, что он рассказывает эту историю уже не в первый раз): Тогда послушай, что случилось со мной пятого Иулая, в самый полдень, когда тень уже совсем исчезла под ногами, и солнце палило в полную силу, захватив нас врасплох на старой дамасской дороге, в двух часах ходьбы от города… Послушай, что случилось с тем Павлом, от одного имени которого бледнели еретики, а матери подносили к нему своих детей только для того, чтобы те дотронулись до края его одежды. (Продолжая неторопливо мерить шагами дворик). Должно быть, мы неправильно рассчитали наш утренний переход и вместо того, чтобы встретить дневную жару в какой-нибудь гостинице, оказались в пути во время самого пекла. В этом, конечно, видна рука Провидения, которая вела меня туда, куда считала нужным. Нас было трое, я и два моих спутника, которые сопровождали меня от самого Тарса. Мы торопились, как могли, и для этого была важная причина, потому что мы узнали, что последователи новой ереси, которую называли назорейской, вот-вот должны были собраться в Дамаске. Эти еретики проповедовали воскресшего из Назарета по имени Иешуа, почитая его как Машиаха и оскорбляя Закон, обрекая, тем самым, себя на гонения и смерть. (Неожиданно мягко). Не забывай, что я был учеником самого Гамалиила, Кифа, и принадлежал к обществу фарисеев, а в ревности по Закону не уступил бы никому, хоть даже и самому Моше. (Посмеиваясь). Знаешь, как называли меня тогда и враги, и друзья?.. Савл – Божья метла… (Негромко смеется). Божья метла… (Смеется).

Петр: Мы знаем это, брат.

Павел: Тогда послушай, что было дальше. Мы прошли уже большую часть пути, и до города нам оставалось совсем немного, когда я вдруг увидел перед собой ослепительное сияние и услышал голос, который позвал меня, сказав: «Саул… Саул… Зачем ты гонишь меня?..» Наверное, ты не поверишь мне, Кифа, но стоило этому голосу раздаться у меня в ушах, как я уже знал, кому он принадлежит. И все-таки, я спросил его – «Кто ты?», а потом переспросил еще раз, отчего мои спутники, должно быть, подумали, что меня хватил солнечный удар, тем более что в ту же минуту, как это случилось, свет померк у меня в глазах, и все вокруг меня погрузилось во мрак. А голос между тем, продолжал говорить, снова и снова спрашивая меня – «Саул, Саул, зачем ты гонишь меня?» – и тогда я вновь спросил его, хотя у меня уже не оставалось никаких сомнений – «Кто ты, господин?» – но он опять не ответил мне и вновь спросил: «Зачем ты гонишь меня, зачем ты гонишь меня, Савл?» – и только когда я повторил свой вопрос еще раз, он ответил мне – «Я тот, кого зовут Иешуа из Назарета и кого ты гонишь, впав в неразумие и слепоту, словно глупый мальчишка…» Тогда, остановившись посреди дороги и расставив руки, потому что меня окутал глубокий мрак, я спросил его, тот ли он, о ком свидетельствует Тора и все пророки, и он ответил мне «да». После этого я попросил у одного из своих спутников меч, чтобы лишить себя жизни, потому что мысль о том, что я гнал и преследовал Божьего избранника, показалась мне невыносимой. Но стоило только мне открыть рот, как я услышал его смех, и смех этот был подобен бальзаму, который кладет на рану умелый врач, или глотку холодной воды в иссушающий полдень. Затем он сказал мне – «Тяжела была твоя рука, Савл, когда ты гнал моих праведников, кровь которых на руках твоих и на твоих сандалиях, но я прощаю тебе, потому что ты сам не знал, что творишь, не заботясь ни о своей выгоде, ни о своей славе…», и тогда я почувствовал, как чистота и покой медленно проникают в мое тело, очищая от скверны и делая другим, совсем другим, чем я был прежде. Это было так, словно ты погрузился в море мерцающего света и сам стал этим морем, хотя рассказать об этом, конечно, не мог бы никакой человеческий язык. Тогда я спросил его, почему я ничего не вижу, но он не ответил мне. И тут я закричал, потому что испугался, что потеряю его. Но он был все еще рядом, и я хорошо чувствовал это, когда мои спутники вели меня по старой дамасской дороге, и потом, когда мы пришли в Дамаск, где нас встретили ожидающие нас и отвели в дом. Три дня я пролежал, ничего не видя, отказываясь от пищи и питья и чувствуя рядом только чье-то присутствие, которое не давало мне утонуть в том мраке, который окружал меня. На третий день я проснулся и понял, что зрение вернулось ко мне. А еще через три дня один из моих спутников попытался убить меня, потому что стоило мне встать на ноги, как я начал проповедовать Иешуа Назорея – убитого и воскресшего, и грядущего в ближайшее время, чтобы освободить все народы от власти греха. С тех пор я почти перестал различать земные краски, которые словно поблекли в том сиянии, которое я видел на дамасской дороге. И это было как напоминание о том дне, когда он посетил меня. (Остановившись за спиной сидящего Петра) Еще с того времени у меня стала часто болеть голова, так что иной раз мне кажется, что она сейчас лопнет, словно гнилая дыня, но я всегда помню, что мне не на что обижаться или роптать, потому что я всего только орудие в его руках, как какой-нибудь меч или молот, который крушит стены, не заботясь о самом себе и думая только о том деле, к которому он призван… (Вновь двигаясь по сцене, негромко). А теперь скажи мне, Кифа, кого нам надлежит больше слушать, небо или человека?

Петр: Ты, наверное, знаешь ответ и без меня. Небо надлежит нам слушать больше, брат.

Павел: Тогда скажи мне, почему в последнее время до меня стали доходили слухи, что иерусалимская община была очень недовольна тем, что какой-то никому не известный прежде Павел растревожил весь север и весь запад и за короткое время сделал больше для распространения учения, чем все вы здесь за двадцать лет?.. Как будто тот, кто прошел старую дамасскую дорогу от начала до конца, и в самом деле нуждается в человеческих разрешениях и наставлениях!.. Я слышал, что многие из вас даже сомневались, признавать ли истинность моего Евангелия, или посчитать все, что исходит от Павла делом Сатана и его ангелов… (Опускаясь на скамейку, насмешливо). Так кого, ты сказал, нам надлежит слушать больше, брат?..

Петр (с мягкой улыбкой): Небо надлежит нам слушать больше, брат. Небо. (Поднявшись со своего места). А оно говорит нам, что всякое серьезное дело лучше обсуждать вместе со всей общиной, перед лицом Господа, чтобы избежать соблазнов и напрасных кривотолков. Но раз уж ты хочешь, чтобы я тебе ответил, то не буду скрывать от тебя… Много разных слухов доходило к нам о тебе. Много, много разных слухов. (Медленно идет по сцене) Слышали мы, что во многих общинах, которые ты основал, творятся именем Господа множество чудес и знамений. Говорили, что обращенные тобой и пророчествуют, и исцеляют, и изгоняют демонов, и разговаривают на чужих языках, как на своем родном, словно не желая смириться с властью естественных законов и торопя его приход… Не буду скрывать от тебя, брат, что многие из нас были смущены этим. Да и как было нам не смущаться? Ведь такие рассказы мы слышали и прежде – и про Симона Мага, и про эллинских богов, и про вавилонских чародеев, вот почему некоторые из нас сомневались и не принимали слышанное в расчет, рассудив, как мне кажется, вполне справедливо, что не стоит придавать большего значения вере, которая держится на одних только чудесах, пока она не показала свою силу, опираясь только на одну себя… (Остановившись за спиной сидящего Павла). Ведь никто же не станет сомневаться, когда на его глазах вода превращается в вино или отрицать, что тот, кто тридцать лет едва ходил, теперь отбросил свои костыли и побежал, словно мальчишка. Не так ли разве принуждают нас и эллины, заставляя принять то, в чем хочет убедить нас разум, но ничего не в состоянии сделать для нашего спасения?.. Или ты думаешь, что те, кто видели исцеление хромого, заодно исцелили еще и свою душу? А те, кто сподобился говорить на чужих языках, научился разговаривать с Небесами?.. Разве чужим голосом зовем мы Небо, веря, что рано или поздно они нам ответят?

Павел (не оборачиваясь): Ты судишь опрометчиво, Кифа.

Петр: Я сужу, как подсказывает мне сердце, брат. А оно подсказывает мне, что если и есть какие чудеса, которые лучше всего свидетельствуют о нашей вере, то это чудеса любви и милосердия, творить которые повелел нам Господь прежде всего прочего.

Павел: А я говорю тебе, что ты судишь опрометчиво, Кифа! (Поднявшись со своего места и повернувшись к Кифе, который во время следующей реплики Павла садится на скамью). Ах, как же ты хорошо все рассудил, оставив веру без подпорок и лишив ее языка, которым она могла бы оправдаться!.. Только что прикажешь нам делать с остальными, Кифа?.. С теми, кто ковыляет к своему Господу, опираясь на чудеса, как на костыли и принимая их всем сердцем, словно сладкое лекарство? Уж не ваше ли милосердие подсказывает тебе лишить их надежды и оставить без помощи, словно новорожденных котят? (Негромко смеется). Хотел бы я посмотреть, много ли останется верующих между Иерусалимом и Смирной, если вдруг завтра случиться иссякнуть чудесам и люди перестанут подбадривать рассказами о них себя и друг друга? Боюсь, не одни ли вы с Йохананом?.. (Отойдя, идет по сцене, иногда искоса поглядывая на сидящего Петра, ворчливо). Или, может, ты думаешь, что если их вера не умеет обходиться без подпорок, то пусть себе и тонут, чтобы не мешать спасаться таким вот, как ты, Йоханан или Йакоб?.. Ну, тогда ты можешь быть уверен, брат Симон, что пока у меня еще есть хоть какие-то силы, я буду свидетельствовать о том, что видели и слышали мои глаза и уши. Как слепые прозревали, глухие начинали слышать, немые говорить, как люди радовались, видя, как нарушается естественный порядок вещей, как надежда мало помалу закрадывалась в их сердца, чтобы окрепнуть и, наконец, стать верой, которая передавалась, словно огонь от огня, от одного к другому – от матери к сыну, от брата к сестре, от соседа к соседу, и как эта вера рождала новые чудеса и заставляла людей пророчествовать и говорить на чужих языках, не стесняясь, что кто-то примет это за признак слабости и скажет им, что они верят не так, как им следовало бы… (Ворчливо) Впрочем, сколько мне известно, вам ведь не привыкать быть глухими и не слышать того, что на слуху у всего мира. Иначе вы бы не стали хулить ни Павла с его чудесами, ни самого Господа, о котором вы проповедуете, что он пришел к одним только сынам дома Израилева, как будто это не Израиль гнал его, когда он ходил среди вас, не находя себе ни пристанища, ни подаянья, или как будто это не Израиль распускал о нем слухи и торопил его к кресту, чтобы потом распять вместе с разбойниками и убийцами, чтобы преследовать даже саму память о нем, изгоняя и убивая тех, кто исповедовал его имя?.. Я знаю, Кифа, что многие теперь любят называть его «славой Израиля», хотя любой, кого ты спросишь на улице Иерусалима, скорее вспомнит о нем, как о его позоре, который следует поскорее забыть… (Сутулясь, медленно идет по сцене).