Always See Your Face, Love

Мне не трудно понять, почему можно захотеть прийти в бордель разок. Если туда возвращаются, это доказывает, что заведение функционирует удовлетворительно, что оно предоставляет достаточно обширный выбор и может приспособиться к разнообразным и переменчивым мужским фантазиям. Если бордель перестают посещать навсегда или на короткий период — это обязательный этап, понятный таким, как я, постоянно предпринимающим попытки уменьшить вредные, но приносящие удовольствие привычки, как сигарета, или травка, или розовое вино.

С тех пор, как я начала работать в Доме, я повторяю себе, что широкая палитра, которую мы представляем собой, предлагает любому мужчине семь разных супруг на неделю. Главное, чтобы бюджет позволял. Бордель — это полигамия, доступная честному гражданину. Но отработав более девяти месяцев, я отмечаю, что в моем расписании на день, забитом до отказу, очень мало новеньких. В большинстве случаев имена клиентов мне известны, и редко Дом случается зайти в зал для знакомств, не проворковав по-немецки: «Ой, это ты! Как у тебя дела? Давно не виделись». Немецкий дается мне все проще день ото дня.

Многих я обнимаю, как могла бы обнять друзей. Друзей с большой натяжкой, несомненно. Друзей, без которых я обошлась бы довольно легко. Друзей, с которыми я спокойно могла бы не заниматься сексом. То, что они настойчиво возвращаются ко мне, могло бы быть объяснимо огромной силой человеческой привычки. Большая часть из них считает выложенные сто шестьдесят евро за час приличной суммой и предпочитает не рисковать в страхе разочароваться (или оказаться довольными) с другой. Мудрое решение, поддержанное бы среднестатистической супругой, в объяснениях для которой эту инвестицию скрывают под предлогом иных трат. Однако что сказала бы жена о связи, как ни крути формирующейся в этих стабильных отношениях, длящихся порой более полугода?

Ввиду того, что за это берется плата, все должно казаться неважным, как в случае с тайским массажем, но Лоренц приходит ко мне вот уже восемь месяцев и знает мое настоящее имя, Роберт читал мою книгу, а у Йохена есть мой номер телефона. И мои поцелуи потеряли профессиональное равнодушие, теперь они похожи на поцелуи жен, которыми те награждают их по приходе домой с работы. Только благодаря деньгам я все еще продолжаю отличаться от любовницы, хоть верим в это лишь я да они сами. Эти деньги прячут нас в ограниченном пространстве времени. Они платят за право иметь любовницу; с XIX века ничего особо не изменилось. Они платят, чтобы она была одна, та же самая каждый раз. Ничто не поменяет тот факт, что мужчины, как и женщины, вечно придают какое-то иное, дополнительное значение там, где речь должна была идти лишь о деньгах.

Да, ну а те, кто не женат? Заставляет ли тебя бордель разлениться, когда находишь там себе девушку по вкусу? Возьмем в пример Теодора. После полугода встреч с ним его посредственная внешность больше не вызывает у меня ни малейшего неудовольствия. Напротив, огромное количество других параметров сделали его симпатичным мне, даже более — достойным любви. Теодору должно быть — сколько же? — не больше тридцати пяти лет. Он биолог. Профессия эта для одиночек и звучит совсем не привлекательно. Теодор ничто так не любит, как странствовать в одиночестве по разным уголкам Германии, из которых он привозит черенки таинственных растений. Я уже запомнила имена друзей Теодора, но не знаю ни одной самки в его окружении. То есть не было бы большой ошибкой воспринять меня как что-то наиболее близкое к подружке в контексте его одинокого существования. Теодор — блистательный большой мальчик, полный запасов энергии.

Нежный, смешной, терпеливый, и те долгие месяцы, что я знаю его, открыли мне, что он далеко не плох и не эгоистичен в постели, Теодор — один из тех клиентов, считающих своим долгом довести меня до оргазма. Скажем, что в общем и целом в этом мужчине есть все, чтобы осчастливить честную женщину. И факт в том, что порой я спрашиваю себя, не ворую ли я в какой-то степени время, проводимое с Теодором, у какой-нибудь настолько же нежной и одинокой женщины, как и он сам. Ведь она бы не взяла с него за поцелуй ни копейки. Я ломаю себе голову, не держу ли я его в плену ошибочного мнения, согласно которому нет для него любви, возможной без предварительной платы.

С Теодором, как и с другими, мне с каждым днем все труднее и труднее определить, какое же место я занимаю в их жизни. Деньги, что должны были защищать нас друг от друга, представляют собой лишь последний лживый барьер, сохраняющийся между нами в надежде, что мы не сможем полюбить друг друга. И когда пропадает эта иллюзия, правда являет свое лицо — как никогда настоящее, как никогда ранящее. Речь никогда не идет просто о мужчине и женщине, коим никакое золото мира не мешает проникать друг в друга во всех смыслах этого слова (и самый буквальный — не тот, о котором вы подумали, далеко не тот). На работе, после того как задача с сексом решена, наступает мой самый любимый момент: они начинают говорить, смеяться, поглаживать мне бока. Они комментируют мою музыку, рассказывают мне о том, как прошла их неделя. Их удачи. Их печали. Ничтожные детали, составляющие их личность в этой жизни, частью которой я являюсь и не являюсь одновременно.

На дворе декабрь, я и Лоренц только что закончили заниматься любовью, и теперь я ворчу по поводу рождественских праздников. Они неумолимо приближаются, а с ними вместе, сверкая и блестя, — вся моя семья и дьявольские родственные обязанности по случаю рождения младенца Иисуса: подарки, ужин, сочельник… Я пытаюсь втянуть Лоренца в разговор, и желательно, чтобы он был на моей стороне, но мужчина не перестает улыбаться, скрестив руки за головой, уставившись на красную лампочку над нами.

— Я думаю, что это Рождество будет хорошим, — бросает он мне под конец.

— Ах так? С чего же?

— Моя девушка беременна, — отвечает Лоренц, и его щеки вмиг розовеют.

Он становится похож на жену, объявляющую мужу о своей беременности. И, словно я была этим самым мужем, я чувствую, как моя грудь наполняется эйфорией:

— Неправда!

— Правда! Это близнецы!

Лоренц так прям и сияет. Мы оба на седьмом небе от счастья: он и я. Говорим о его девушке, для которой это первая беременность. У него самого уже есть два взрослых сына, и от осознания того, что скоро родятся две крохи, он молодеет лет на двадцать.

Вначале я все же немного ошеломлена где-то глубоко внутри тем, что порыв желания, то есть радости, направляет будущего отца не между ног своей беременной жены, а в пустой и настолько равнодушный, насколько это только возможно, живот другой женщины. То, что эта женщина — проститутка, не имеет ни малейшего значения.

В Париже несколько десятков месяцев тому назад у меня были тайные и, поверьте мне, доставлявшие незначительное удовлетворение отношения с женатым мужчиной. Этот мужчина, уточняю, не фигурирует ни в одной из моих предыдущих книг, в общем — один из многих. Этот сорокашестилетний мужчина женат с двадцати лет, и в этом возрасте у него родился первый сын. Однажды вечером мы встречаемся по-быстрому (это было нашим любимым вариантом). Я спрашиваю у него точную дату рождения его ребенка, а он вместо этого рассказывает мне одну историю: той ночью молодой отец выходит из клиники в состоянии транса, его всего трясет оттого, что он только что держал в руках маленький красный рыдающий сверток — своего сына. Возможно ли это? У него-то? Сын? Нет в этом мире более мощного чувства радости и тревоги, не существует более заразной эйфории. Даже экстази не идет ни в какое сравнение, а он-то щедро его опробовал. Ничто не заставит вас так влюбиться во все: в Париж, в мир, даже в Бога, который вдруг странным образом кажется существующим. Мужчина покупает вино и садится на свой мотоцикл, едет через весь город, и рот его расплывается в широкой улыбке. И куда, вы думаете, он едет?