— Андрей Матвеевич как себя чувствует?

— Плохо. Сидит в постели и все шепчет что-то… Боюсь, не помешался бы старик.

Гонцы возвратились ни с чем. За водопадом, где мы останавливались в прошлом году, следы их затерялись. Дальше искать их побоялись.

Отец выслушал рассказ гонцов безразлично. Он, видимо, был готов к этому. Андрей Матвеевич начал буйствовать. Пришлось его связать. Он сперва сопротивлялся, потом затих, бормотал изредка бессмысленные фразы, временами смеялся. Страшен был этот смех!

За несколько дней Дубов изменился до неузнаваемости: похудел, поседел, одряхлел. Припадки буйства прошли и сменились тихим безразличием. Сидя где-нибудь в укромном уголке, он улыбался, шептал что-то несвязное, забыл понятие о времени, не откликался на зов, не узнавал никого. Вначале за ним следили, опасаясь, как бы чего не натворил. Потом привыкли, тихий бред умалишенного старика перестал пугать. Лишь Клавдия Никитична порой плакала, ухаживая за мужем.

Дни шли тягучие, тоскливые. Отец почти не выходил из дому. Сидел, не шевелясь, в кресле или ходил по комнате. И думал, думал…

Люба каждый день спрашивала меня:

— Где мама? Почему она так долго не возвращается?

Стараясь развлечь сестренку, я уводил ее гулять в луга, в лес.

Но ни цветы, ни ягоды ее не привлекали. Бесцельно побродив по долине, мы усаживались где-нибудь на берегу озера и молчали. Иногда Люба падала ничком на траву и горько плакала. Сам глотая слезы, я успокаивал сестренку:

— Не надо. Любочка! Мама скоро вернется. Она поехала в город, а потом вернется за нами, и мы поедем домой… Все будет хорошо…

Однажды ранним утром отец вышел из дому. Тихо, стараясь не разбудить Любу, я направился за ним. Выйдя на крыльцо, отец долго стоял, задумавшись. В лучах утреннего солнца волосы его серебрились, он поседел за эти несколько дней.

С поля доносился звук кос. Фома Кузьмич, Ахмет и Марфуга заканчивали уборку хлеба. Отец медленно направился к ним. Вскоре я увидел, что он сменил Ахмета. Коса зазвенела в его руках.

Я прислонился к перилам крыльца и заплакал, чувствуя, как с каждой слезой с души спадает тоска.

Из дома вышла розовая ото сна Люба. Увидев меня плачущим, испугалась:

— Владек! Что с тобой? Где папа?

— Папа в поле, косит хлеб…

— Значит, папа выздоровел? — обрадовалась сестренка.

Общество наше повеселело. Отец вновь стал во главе его. Работа пошла более споро. Мы готовились ко второй зиме, заготовили хлеб, продукты, топливо, корма для скота. В августе был первый сбор меда. Старый повар угостил нас сладкой, густой, приятной на вкус и пьянящей медовкой.

Николай изредка заговаривал об отъезде. Он всегда оказывался один, всех сторонился, не принимал никакого участия в общей жизни, не работал, палец о палец не ударял. И видно было, что его съедает тоска и скука.