Одежда была у всех одинаковая, с едва заметными отличиями, позволявшими судить, из каких мест прибыла носившая ее. Главными атрибутами женской одежды были сорочка и юбка. Обуви летом не полагалось. Женщины с наслаждением ступали босыми ногами прямо по земле, ощущая ласки весеннего ветерка под юбками. Поверх сорочки надевалась короткая безрукавка яркого цвета и расшитая по-разному, согласно вкусу жительниц каждой отдельной местности. Женщины острым взглядом окидывали новые наряды друг друга; не обращая ни малейшего внимания на собственницу, рассматривали ее обновки и поджимали губы – ну, уж это чересчур смело! – старательно запоминая, однако, подробности, чтобы потом применить их в собственном наряде. Наряд завершался куском сукна, который или набрасывался на плечи и скреплялся на груди драгоценной пряжкой, или перекидывался через руку. Мехами – белкой и куницей – в эту жару щеголять не приходилось. В руках женщины держали пучки душистых трав; на головах – у девушек ничего, а замужние прикрывали свои, часто жидкие и седые, косицы золотыми повязками.
У мужчин страсти разгорались: бились об заклад, проигрывали друг другу коней, а иногда и кое-что побольше, менялись, продавали, покупали; мало кто вернулся домой с той же упряжью, на которой выехал из дома; всех охватила жажда обмена и разнообразия; чужая кляча так же неотразимо влекла к себе, как невыносим становился собственный дорогой жеребец. Но сколько был ни менялись владельцы, добро оставалось в роду.
Вечером – общая трапеза, мужчины и женщины вместе, любезничают, сидят друг у друга на коленях, нежно пьют из одной чаши и передают ядрышко ореха из уст в уста.
Начался праздник ключевой водой, а кончился старым пивом – сначала выкатили одну бочку, найденную в соломе в одной из повозок, а там еще и еще, словно бочки сами плодились в соломе, и до ночи раздавались песни, слышались веселые крики, вой и рев, словно из многочисленных звериных глоток, радостные визги и кудахтанье, хвалебные песни и взрывы хохота, – веселье и радость били ключом.
Никто не спал: ночь была слишком хороша; между шатрами без умолку шлепали босые ноги, шуршали развевающиеся на бегу сорочки и юбки – словно птицы менялись местами; всю ночь продолжалось ауканье, игра в прятки под розовеющим северным небом, среди лугов, над которыми вились духи тумана – эльфы. Луна стояла высоко, невыспавшаяся, бледная; только после восхода солнца, когда все громче и громче становились птичьи хоры, в шатрах постепенно водворилась тишина.
Повсюду царили мир и согласие, если не считать одного досадного происшествия: двое молодых парней сцепились из-за одной девушки; борьба оказалась неравной: один был крупнее и сильнее другого, и ничего удивительного не было в том, что он одолел и скрутил противника, да еще посмеялся над ним. Оружие все было спрятано, и побежденный, кинувшись на победителя, заколол его гвоздем. Убийцу тотчас схватили – позор! Без поединка! Без вызова!.. Парни повели его к дереву, и грешник с радостью пошел на смерть, стыдясь своего поступка, но ничуть не раскаиваясь; пусть смерть скорее охладит его жар! Но он плакал горькими слезами и задержал дыхание, когда ему накидывали петлю на шею, – не из боязни, а чтобы умереть скорее, так невыносима была ему мысль, что, помешав другому в его намерениях, правда, трусливо, но все-таки убив эту свинью, – он все же не добился девушки, которую так сильно любил. Обоих соперников сожгли вместе, и прах зарыли в одной могиле, куда им положили и нож для бритья бороды, и иглу для татуировки; надо надеяться, что они лучше поладят между собою там, по ту сторону огня!
На другой день пир принял более скромный характер. Женщины занимались стряпней на траве между шатрами; дым и запах съестного разносились на милю вокруг, а после трапезы женщины завели бесконечные разговоры о разных важных предметах и делах, а также кое о чем веселом, над чем они немало смеялись, прикрывая рот и сотрясаясь животом: чего только не наслушаешься об этих мужчинах!..
А тем временем эти самые мужчины собрали в степи вече и большую часть дня провели в кругу, обозначенном белыми посохами, обсуждая важные планы, от которых не поздоровится окрестным племенам; тут принимались исторические решения, строились планы вторжения в область обов для разорения их селений или набега на остров Саллинг для поджогов и пополнения стада – уж больно хороши там быки! Будни снова вступали в свои права, как только в руках очутилось оружие, а вместе с тем и держаться все стали по-другому. Да, снова у всех появились в руках длинные копья, и шутки были отложены в сторону. Потом началось гарцевание на конях, в полном вооружении, с драгоценными шлемами на голове. По-видимому, всех тянуло в поход или в битву после чрезмерных нежностей. А некоторые отправились на охоту, гонялись по болотам за кабанами, с криками и улюлюканьем травили оленя. Одновременно шли приготовления к представлению с переодеваниями, которое должно было состояться попозже вечером, при свете факелов.
Кое-кто отправлялся вниз к реке, туда, где был торг; много купцов приплыло сюда на своих легких ладьях с разными товарами; палатки и ларьки покрывали весь берег; особенно охотно шли туда женщины. Помолвленные пары, сговорившиеся за эти ночи, приходили рука об руку скрепить союз сердец на веки вечные узами из застежек, цепочек и сережек – самых лучших, какие были у купца.
Голова кружилась, словно от созерцания звездного неба, когда взгляды погружались в недра лавок и ларей с товарами, которые проехали тысячи миль с восточных берегов через все страны света, чтобы остановиться на берегу узкой реки и ослепить взоры простодушных кимвров. Чего тут только не было! Полированные бронзовые зеркала из страны валлонов, чудесные бусы, золотые безделушки невероятно тонкой, филигранной работы, ткани, вышитые птицами, такие тонкие, что нельзя было различить в них ниток, прилипающие к пальцам, словно паутина; булавки, ценные пряжки, перстни с камнями, чарующими душу!..
Торговались подолгу и на совесть; покупатели с пылающими щеками, бессильные побороть свое желание, сулили иногда даже больше, чем следует, лишь бы получить желаемое; купцы хранили равнодушный вид, непроницаемый взгляд. По окончании торга приезжие купцы сплавляли вниз по реке целые плоты с полученными в обмен за свои товары мехами, кожей и шерстью, которые отправлялись теперь на юг тем же путем, по которому прибыли сюда все чужеземные украшения.
На третий и четвертый день весеннее празднество стало затихать. Повозки одна за другой начали грузиться шатрами, котелками, ребятишками и щенками; гости впрягали волов и выезжали из усадьбы Толе по направлению к тем пастбищам, где находились их стада.
ВЕДИС
Лето проходит в самозабвении, как и всегда. Птицы сидят на яйцах; из высиженных весною яиц выводятся птенцы; телята становятся молодыми телками или бычками; ягнята растут и толстеют, необузданно резвятся и прыгают всем скопом целое лето.
Летом память становится короткой. Человек живет настоящим вместе с животными, вообще не знающими счета времени. Все долгое лето кочует человек с места на место по вольным пастбищам вместе со своим скотом; тут поживет немножко, там немножко; когда разобьет шатер, иногда сплетет шалаш, а чаще всего проводит время просто под открытым небом, и часто по неделям не видит другой пищи, кроме кислого молока, – охота не манит; а на закуску – свежий ветер, песни, белые ночи и общество друг друга; поменьше дум, побольше взаимного согласия!
Летняя жара томит; тянет в тень – вздремнуть на зеленой траве. Овцы прячут морды под брюхо одна другой, ища прохлады. Пчелы роятся; день их сотворения пришел: солнце – их творец; жарко гудящими роями вылетают они из раскаленного ослепительного лона полуденного неба и садятся на землю или в дупло дерева; люди примечают, где они садятся, чтобы осенью забрать у них мед.
И как в меду – солнце, аромат и тепло лета, так откладывается летний жар в крови; загорелым и напоенным солнечными, лучами встречает человек осень. Долгие темные месяцы впитывают весь этот загар, и от алости крови остаются одни воспоминания. Затем выпадает первый снег и многим кажется, что лета никогда и не бывало. Зима – да, вот наша жизнь; она стирает следы всякого лета.
Но осенью возрождается весна – весенние семена в осенних плодах; краткое упоение, цветение, мимолетное касание животворящей жизни, легкое, как аромат, как дуновение, и – образуется завязь, начинает расти плод; улыбки, что солнце посылало колосьям, забыты, но в колосьях созрели зерна!
Посреди безнадежнейшей зимней ночи пускает ростки надежда: Инге, Майская невеста, родила свое первое дитя, весну весен, звезду зимней ночи. Новая жизнь явилась и стала расти вместе с солнцем.
Это была девочка; молодой отец бросил первый взгляд не на дитя, а на мать, когда женщины позвали его к ложу роженицы. Когда рождался мальчик, бывало, по обыкновению, наоборот. Малютку спеленали и назвали Ведис. Судьба ее была определена при самом рождении – ее посвятили небу, ей предстояло быть жрицей огня и вещей девой. Пяти лет от роду ее уже отдали на воспитание гюдиям.