– Ермакова – это девичья фамилия матери. Я ее взяла, когда паспорт делала. А отец у меня Дармоедов. Очень говорящая, – она усмехнулась и снова отвернулась к окну. – Он еще сантехником работает, ну, знаешь, туалеты от засоров чистит. Меня Дерьмоедовой обзывали. Я всегда бесилась. И на отца тоже.

Голова потяжелела и сникла. Карина под гнетом болезненных воспоминаний сморщила лоб и закрыла глаза. Пауза затянулась надолго. Требовалось время, чтобы залатать детские обиды. Зайкин спокойно ждал продолжения.

– Они еще не знают о вебкаме, а уже считают меня шлюхой. Еще в подростковом возрасте не нравилось им, как я одеваюсь, как порой на мальчиков засматриваюсь… А как с Труновым начала встречаться, так все… Пиши-пропало. А я просто влюбилась.

Девушка махнула рукой и закачала головой.

– Я, может, потому и стала шлюхой, что они меня в этом убеждали…

Карина содрогнулась от порыва разрыдаться, но крепко стиснула зубы и остановила его. Боль из горла поднималась наверх, ударяла в голову. Спазм длился несколько мучительных секунд. Дыхание на это время прервалось. И как будто сердце тоже замерло, но потом застучало громко и быстро. Он взял ее за руку и поцеловал в голову. Судорожный вздох разбудил рыдания. Она заплакала сначала в голос, но быстро прикрыла рот рукой. Больше всего было обидно за Полину, за то, что та, глупая и гордая, теперь творила такую ерунду в протест родительскому воспитанию. Парень гладил ее по плечу. От этих монотонных движений становилось легче. Сердце подстраивалось под спокойный ритм. Острота боли сглаживалась. Мысли, летающие пулями, замедлялись и парили в пустеющем сознании.

– Позор семьи… – пробурчала девушка.

– Почему позор? Ты, судя по всему, больше всех в семье зарабатываешь, – улыбнулся Зайкин. – Что плохого в том, чтобы быть шлюхой, если тебе за это хорошо платят, никто от этого не страдает и, напротив, все только удовольствие получают?

Карина коротко и невесело посмеялась.

– Ну… я типа торгую своим телом…хоть и виртуально…

– Все торгуют своим телом. Интеллектуалы – мозгами, рабочие – руками, а ты – женскими прелестями. Какая разница?

Синие глаза искренне недоумевали. Девушка хмыкнула. Мысли резко поменяли вектор движения.

– Даже если тебе не нравится твоя работа, то и это нормально, – философствовал парень. – Работа, вообще, мало кому нравится. Даже моей матери. Не думаю, что и твой отец ходит по чужим туалетам с вдохновением.

Она посмеялась, больше для облегчения, чем от остроумия сказанного, но сразу почувствовала себя свободнее. И проще. После такого расклада даже слово «шлюха» не так резало уши и… нутро.

– Хочешь, расскажу, историю моей фамилии? – спросил Зайкин.

Карина подняла на него заинтересованный взгляд, хоть и заплаканный.

– Чисто казус. Папины предки в начале двадцатого века эмигрировали в США. Они всегда были Заикины. По-английски это писалось через «i» с точкой, – он вывел букву в воздухе. – Когда папа вернулся сюда, его фамилию перевели как «Зайкин». Ну, вот мы так и остались Зайкиными.

Она слабо рассмеялась. Это быстро подняло ей настроение и сняло всю боль, как анестезия. Искренний смех расслаблял. Его веселая улыбка разглаживала душу. Синие глаза ласково касались сердца.

Они просидели до полуночи, накупив еще кучу мороженого. Под рассказы Зайкина то уплеталось быстро, в основном, Кариной, потому что парень много говорил и к сладостям почти не притрагивался. Она активно слушала, периодически прыская от смеха. В этот вечер было хорошо. Поступок сестренки на время забылся. Проблема перестала казаться неуправляемой. Тяжесть, царившая во всем теле, испарилась.

– Я просек, как тебе удается всегда сохранять хладнокровность, – воскликнул парень, заглянув в опустевший стаканчик. – Ты мороженое тоннами жрешь.