Полицейский подошел к фотографии.

– Да, – сказал отец. – Это она.

– Я догадался. Как давно сделан снимок?

– Прошлым летом. Тогда было по-настоящему жарко. Она любила жару, зря она родилась в такой стране, как наша.

– Ей, значит, было двадцать четыре года, когда сделали снимок?

– Да. Должно быть, так. Извините меня, я на секунду, только...

И он вышел из комнаты. Повисла тишина.

Они сели в два соседних кресла. Крышка рояля была откинута – «Стейнвей».

– Вероятно, вы слышали про Матса Андерссона? – спросил полицейский. – Он известный пианист. Но возможно, вы не особо интересуетесь классической музыкой?

Вензель на рояле был затейливый, с золотыми извилинами, и напоминал коньячный бокал. На самом деле он изображал что-то вроде арфы или лиры. Ей внезапно захотелось выпить – рюмочку портвейна или хереса.

Они слышали, как где-то в глубине дома отец Мартины что-то говорит, словно увещевает собаку. Потом он появился в дверях с подносом, на котором стояли кофейные чашки.

– Моя жена скоро придет, – сказал он отрывисто.

Она вошла, опустив голову. Она оказалась моложе, чем представляла себе Жюстина. У нее были темные, как у Мартины, волосы и чуточку узкие глаза. Во всем ее облике сквозила вялость.

– Марианна, – произнесла она и протянула руку. – Я сейчас на таблетках, на «субриле». Думаю, это бросается в глаза.

Подошел ее муж с кофейником. Он принялся разливать кофе, с кофейника упала крышка и опрокинула одну из чашек. Лицо жены съежилось, обратившись вдруг в мордочку хорька.

– Я не выношу этот звук, я же сказала, – прохныкала она.

Мочки ушей у него покраснели.

– Пальцы у меня не так заточены, – вымученно пошутил он.

Женщина бродила по комнате, она была босая, на одном пальце ноги поблескивало тонкое колечко. Она откидывала назад волосы, издавала странные звуки.

– Потерять ребенка, – пролепетала она. – Потерять любимого ребенка.