— Я тоже, — ответила она. И вдруг, качнувшись вперед, быстро припала ко мне, вскинув руки на мои плечи. Ощущение было удивительно знакомым — я еще не успел забыть, как идеально наши тела подходят друг к другу, как опускаются ее плечи, когда поднимаются мои, как ее подбородок утыкается в ямку у основания моей шеи. Правда, волосы ее теперь пахли по-другому. Очень дорогими духами, к которому примешивался чуть уловимый яблочный аромат шампуня.
Спохватившись, Карен отодвинулась, но руки ее по-прежнему лежали у меня на плечах.
— Спасибо, что приехал. Я понимаю — нет, действительно понимаю, — как тебе не хотелось это делать. Но мне нужно поговорить с тобой… о… об одной вещи. В самом деле нужно.
— Ладно.
— Входи. — Ее взгляд упал на букет, который я продолжал держать в руке. — Ох, Линкольн, спасибо. Тебе вовсе не обязательно было…
— А это не мои, — смущенно пробормотал я. — Они лежали вот тут, возле двери.
Она наконец отошла от меня, забрала букет и впустила меня в дом. За дверью был просторный холл, из которого просматривался весь первый этаж дома — сплошное светлое дерево, белые панели и неимоверное количество окон — больше, чем я видел за всю свою жизнь. Я шел за Карен, украдкой поглядывая по сторонам. Комнаты, комнаты, вот одна, слева, от пола до потолка забитая книгами, причем нет ни одной с треснувшим корешком, потом еще комната, на этот раз справа — краем глаза я заметил письменный стол с камином, такую комнату удобно использовать, как кабинет, конечно, если хозяин много работает дома, однако эта непонятно почему имела какой-то нежилой вид и больше смахивала на парадные покои аристократа в каком-нибудь музее. Черт возьми, и не только эта комната — весь дом почему-то казался нежилым. Особенно это бросилось в глаза, когда мы миновали кухню: странная это была кухня, ни стеклянного кувшина с соком на шкафу, ни солонки на столе, ничего, что говорило бы о том, что здесь живут люди. Везде царил неестественный порядок, все выглядело каким-то стерильным, словно перед съемками для какого-нибудь глянцевого журнала. Особенно это бросалось в глаза из-за цветов — цветы с карточками в этот дом явно доставляли дюжинами, но даже на ходу я успел заметить, что все букеты собраны в еще одной комнате, на этот раз справа от меня, кто-то со вкусом расставил их на пианино.
Гостиная оказалась в самой дальней части дома. Войдя в нее, Карен опустилась на кожаный диван с подушками цвета орехового дерева. Усевшись так, что за спиной у нее оказался длинный ряд окон, выходивших во двор, она повернулась ко мне. Я попытался устроиться на точно таком же диване напротив и моментально понял свою ошибку: проклятая штуковина оказалась мягкой, как болото, и тут же засосала меня.
— На редкость удобно, — проворчал я, гадая про себя, пробовал ли кто-нибудь сидеть тут до меня.
Карен ничего не сказала, просто сидела и смотрела на меня. Она выглядела усталой — намного более усталой, чем мне приходилось ее видеть, и значительно более усталой, чем можно было ожидать от женщины, в которой жизнь всегда била ключом и чья энергия казалась неиссякаемой. Она была по-прежнему красива, но усталость проступала сквозь эту красоту, та усталость, которая годами копится в душе, а потом проступает наружу, словно пятна сырости на штукатурке.
Что ж, все равно ей повезло значительно больше, чем ее мужу.
— Принести тебе что-нибудь выпить? — спросила она.
— Нет, не нужно. — Я решил не напоминать о том, что еще не было и одиннадцати. Тем более что Карен уже взяла бокал с вином, стоявший возле нее на столике.
— Нервы ни к черту, — пробормотала она, перехватив мой выразительный взгляд. — Это позволяет мне хоть как-то держать себя в руках.
— Конечно.
Карен жадно глотнула из бокала. Для подобных вещей было еще настолько рано, что я смущенно отвел глаза от бокала с вином. Смотреть, как она пьет, было все равно что подглядывать за Карен, когда она раздевается.
— Ты одна в доме? — поинтересовался я.
— Да. Мои только что уехали. Мама не слишком хорошо себя чувствует.
— Жаль это слышать.
— Так вот, насчет полиции… — начала Карен, но я не дал ей договорить.