Цветов в доме огромное количество. Но сплошь искусственных: «Мне было больно видеть, как они умирают, я перешел на искусственные, они ничем не хуже. Их красота вечна, как красота кукол».

Куклы живут в каждой комнате и выглядят довольными своей кукольной жизнью: «У меня есть портной в Италии, который шьет им платья и белье. Рисую ему модели из старых Vogue. И есть завод Louis Vuitton, который помогает делать для них красивые туфельки. Я всё им покупаю: и юбки Prada, и духи Guerlain, и сумки Louis Vuitton, и платки Hermès».

Он говорит, что родители никогда не мешали ему, мальчику, играть в куклы. Никто в 1960-х не считал это странным. Отец, Карло, был писателем, любил музыку, оперу, кино, «каждый четверг он вел меня на новый фильм». Красавицу маму звали Альда, но она придумала себе имя Рената, которое ей куда больше шло.

– Мама родилась в семье коммунистов, но была ревностной католичкой. На стене моей комнаты висели Че Гевара, потому что сестра Микела была коммунисткой, Дева Мария, потому что мама бы-ла религиозной, и Донна Саммер, моя любовь на все времена.

Первая кукла, которую полюбил Фабрицио, была Барби 1970-х: «Это кукла-женщина с нереальными пропорциями тела и с нереальной жизнью. Куклы – единственное доступное мне изменение сознания. Я никогда не пил вина, ни разу в жизни не был пьян, не принимал наркотики, но с куклами мир меняется».

Куклы помогают ему работать. Они для Фабрицио как макеты для архитектора. Они готовы часами примерять его вещи. Обувь не существует отдельно от тела, она – продолжение ноги, завершение бедра, опора груди, ответ цвету волос и глаз. «Мои туфли – для того, чтобы женщина чувствовала себя в них радостно и легко, а не для того, чтобы на них изумленно смотрели мужчины, – говорит мне Фабрицио. – Ей должно быть приятно, а не только удобно».

В этот момент я вспомнил гениальную выставку дизайнерской обуви в лондонском музее Victoria&Albert «Pleasure and Pain» – про то, как в течение ста лет удовольствие хромает в туфельках рядом с болью. Он прав, Фабрицио. Женщины острее чувствуют боль, особенно такие маленькие.

Есть ли еще женщины в этой квартире, кроме наряженных кукол да горничной-филиппинки, хозяйничающей на кухне? Черно-белые актрисы на стенах, красавицы 60-х. Вот стена Брижит Бардо, а вот стена Катрин Денёв, о которой Витти говорит с особенной нежностью, как о старинной знакомой.

– В первый раз я увидел ее в «Дневной красавице» по телевизору. Старшая сестра столько рассказывала мне об этом фильме. Мама взяла ее тогда на Бунюэля – тринадцатилетнюю, все-таки в головах у людей было гораздо больше свободы. Сейчас всякий раз, когда я встречаю Катрин Денёв на показах, мы подолгу с ней разговариваем. Она не просто красива до сих пор, она одна из тех женщин, кто не загубил себя в угоду своей красоте.

Я представляю себе ежедневную жизнь Фабрицио Витти в этой белой квартире со множеством лилипуток. Он работает, он думает о своей новой коллекции, сидя перед выключенным экраном телевизора: так можно увидеть то, что он хочет, а не то, что ему хотят показать. Новое его увлечение – русские куклы. Он покупает у Натальи Лосевой, у сестер Поповых, у Анны Добряковой из Tender Creation («мне только что прислали Ольгу, взгляните, у нее идеальная физика женщины»).

В коллекции сплошных Барби я почти не вижу Кенов. В спальне сидит плюшевый медвежонок, единственный среди кукол мальчик. Наверно, в отсутствие хозяина он наводит порядок среди обитательниц кукольного дома, когда они начинают сплетничать и ссорится.

– Сейчас я делаю свою обувь, – говорит Фабрицио, – и начал принимать клиентов здесь. Я вижу, что им это нравится. Иногда им настолько здесь нравится, что приходится говорить: «Как? Неужели уже уходите?»

– Да, Фабрицио, спасибо, пора!