– Таксист звонит! – восклицаю я, глянув на мой вибрирующий телефон в руках. Пока отвечаю на звонок, папа молча уходит в свою спальню переодеваться.

– Катюшенька, ну, что? Звонил? А то бабушка переживает, вдруг не приедет и папа на рейс опоздает, – тоненьким, словно у птички голоском, интересуется тетя Оля, заглянув в дом. – Все посылает меня узнать, как тут дела.

– Вот, только что говорила с ним. Он уже на повороте, так что минут через пять-семь будет у нас.

Тетя Оля улыбается и спешит сообщить об этом нашей бабушке, которую хлебом не корми, а дай поволноваться по всякой мелочи. Оставшись одна в кухне и слыша, как папа собирается, что-то бурча себе под нос, меня вдруг охватывает чувство безграничной утраты, словно поблизости остался один только папа, который вот-вот уедет отсюда, и на всем белом свете я останусь совершенно одна. Я очень боюсь остаться без поддержки, без близких и друзей. Пожалуй, это мой самый большой страх в мире. Смотрю, как папа уверенно направляется к выходу, держа в руке маленький чемодан, рассчитанный на короткие командировки, и так хочу прижаться к нему, как раньше, в детстве. Чтобы вообще не знать об этих его заскоках делать все так, как хочет и скажет он.

– Так, ну, все. На выход!

Но я лишь выдавливаю улыбку и пропускаю его вперед. За ним следует стойкий запах дорогого парфюма, который еще очень долго будет витать в воздухе, напоминая нам о своем хозяине. Завидев папу, бабушка подскакивает со стула, а её бархатное личико озаряется такой счастливой улыбкой, словно она не видела зятя много лет.

– Серёженька, возьми водичку с собой. Мало ли, доро́гой пить захочешь. Я бы тебе еще и покушать дала, так ведь ты не хочешь.

– Спасибо, бабушка, – с хитрой улыбкой отвечает папа и останавливает на мне взгляд «что она вообще такое говорит». – В аэропорту пообедаю.

Когда мы выходим на улицу, черный автомобиль уже ожидает папу у самых ворот. Бабушка крепко обнимает его, тетя Оля целует в обе щеки, а когда очередь подходит ко мне, я вдруг шмыгаю носом и часто моргаю. Сейчас мною движет чувство благодарности и какая-то часть меня будет очень скучать по папе. Я никогда не смогу сказать ему, как сильно люблю его и какое чувство гордости за него испытываю. Стоит мне только подумать об этом, стоит только хотя бы разок сказать всем, что мой папа – самый лучший, как он делает нечто такое, от чего мне хочется убиться.

– Ну, все, давай, отдыхай, – говорит он мне и обнимает.

– Хорошей дороги.

Мы втроем машем ему на прощание и, когда автомобиль скрывается за поворотом, не спеша идем во двор, что благодаря папе теперь выглядит совершенно иначе. Цветная плитка, клумбы, большой гараж, новая крыша, камеры по всему периметру… Не одна я благодарна ему за поддержку и помощь; бабушка так же как и я по-своему любит папу, но никогда не забывает, что он чрезвычайно тяжелый и властный человек.

– Катя, Катя, а ну-ка взгляни на того в красных плавках, – говорит мне тетя Оля и протягивает старый бинокль. – Вроде ничего такой мужчина.

– Я его не видела, но красные плавки мне уже не нравятся.

Смотрю вперед; у самого берега в какой-то глупой позе стоит низкорослый мужик в красных плавках и чешет бедро. На нем желтая панамка с цветочками, множество черных браслетов на руке и какая-то татуировка на правой икре, больше смахивающая на размазню.

– Спасибо тебе, тетя Оля, шикарный выбор! – фыркаю я и опускаю бинокль на покрывало. – Себе бы такого навряд ли выбрала.

– А что, плохой да? Ну, так с виду вроде ничего показался. – Она снова берет бинокль и присматривается. – Ой, да, ты права. Низенький какой-то, горбунок.

– Матерь Божья, Ольга! Так он же точно тот страшила из мюзикла! Кривой такой, – вмешивается бабушка, задрав голову. – Иди сама с ним шашни крути.

– Чего это я шашни крутить с ним буду? Мне уже семьдесят лет! Это ты иди, ты еще молодая!

– Ой, да ну тебя! – в шутку огрызается бабушка и снова опускает голову на подушку. – Катюше нашей нужен высокий, статный, уверенный…