В итоге они придумали условный сигнал: если Чарльз не будет занят, когда он проходит мимо, то откашляется и покрутит карандаш в пальцах – подаст знак, что видит его. Глупость, конечно, – Дэвид ни за что бы не решился рассказать друзьям, как общается с Чарльзом на работе, они и без того относились к Чарльзу настороженно, – однако ему было приятно. “Днем я принадлежу “Ларссон, Уэсли”, но по ночам я принадлежу тебе”, – всегда говорил Чарльз, и это было приятно тоже.

Все равно у них набегает больше часов, как-то раз сказал он Чарльзу.

– Неправда, – ответил Чарльз. – Тебе достаются выходные, праздники, да еще и ночи.

Он потянулся за калькулятором – прежде Дэвид никогда не спал и не встречался с человеком, который держал бы на прикроватном столике калькулятор и, более того, регулярно бы его использовал во время ссор и споров, – и принялся нажимать на кнопки.

– В сутках двадцать четыре часа, в неделе семь суток, – сказал он. – “Ларссон, Уэсли” достается – сколько? Пять дней по двенадцать часов и, ну хорошо, еще часов семь на выходных. В неделе сто шестьдесят восемь часов, вычтем шестьдесят семь – получается, что я в твоем полном распоряжении минимум сто один час в неделю. И это я еще не учел те часы, которые провожу в “Ларссон” либо думая о тебе, либо стараясь о тебе не думать.

И сколько же их, спросил он. Оба они уже улыбались.

– Много, – ответил Чарльз. – Бессчетное количество. Рабочих часов набежит на десятки тысяч долларов. Больше, чем у любого моего клиента.

И вот он прошел мимо кабинета Чарльза, и Чарльз откашлялся и покрутил в пальцах карандаш, а Дэвид улыбнулся: его увидели. Теперь можно идти.

_______

Дома все было под контролем. Такими словами его встретил Адамс: “Все под контролем, мистер Дэвид”. Вечно казалось, что он слегка сбит с толку – из-за Дэвида, из-за его присутствия в доме, из-за того, что Дэвида приходится обслуживать, и вот теперь из-за того, что Дэвид думает, будто может хоть чем-то помочь ему с вечеринкой, – Адамс эти вечеринки организует уже много лет, больше лет, чем самому Дэвиду.

Год назад, перебравшись сюда жить, он неоднократно просил Адамса звать его не мистером Дэвидом, а просто Дэвидом, но Адамс не захотел, по крайней мере, он так ни разу и не назвал его Дэвидом. Адамс никогда не привыкнет к нему, а он никогда не привыкнет к Адамсу. Однажды утром, после какой-то из первых их ночей вместе, когда они с Чарльзом целовались, лежа в постели, и до секса было недалеко, рядом вдруг кто-то мрачно произнес имя Чарльза, и он, взвизгнув и дернувшись, увидел, что в дверях стоит Адамс.

– Подавать завтрак сейчас, мистер Чарльз, или желаете подождать?

– Спасибо, Адамс, я подожду.

Когда Адамс ушел, Чарльз снова притянул Дэвида к себе, но он оттолкнул его, и Чарльз рассмеялся.

– Что это был за звук? – поддразнивая Дэвида, он пару раз резко, визгливо тявкнул. – Прямо как дельфин, – сказал он. – Прелесть.

Он что, всегда так делает? – спросил он.

– Адамс? Да. Знает, что я люблю порядок.

Знаешь, Чарльз, мне как-то не по себе.

– Да ну, Адамс совсем безобидный, – сказал Чарльз. – Он немного старомоден, вот и все. Дворецкий он превосходный.

С тех пор он неоднократно пытался поговорить с Чарльзом об Адамсе, но всякий раз безуспешно, отчасти потому, что ему никогда толком не удавалось сформулировать свои претензии. Адамс всегда относился к нему со сдержанным, холодным уважением, однако Дэвид отчего-то был уверен, что тот его осуждает. Когда он рассказал про Адамса своей лучшей подруге и бывшей соседке Иден, она только глаза закатила.