Гриша сидел у окна, глядя на жизнь города, в который они въезжали. Он чувствовал себя чужим здесь, никому не нужным, брошенным. Ведь так и было на самом деле, если мамы и папы никогда не было, значит, его бросили. Впрочем, с этим мальчик давно уже смирился. Смысла в его жизни не было… Вот разве что Машку защитить…

Автобус остановился на какой-то площади, их принялись выгонять из него, что означало — экскурсия началась. Теперь нужно было пару часов изображать внимание, чтобы не злить надзирательницу, как все называли Веру Матвеевну.

Подстраховав на выходе Машки, Гриша пошел вслед за всеми, внимательно оглядываясь вокруг. В воровстве он ничего противоестественного не видел, потому что ничто из украденного не тратил на себя, а ради улыбки малышей, получивших конфету, рисковать, по его мнению, стоило.

Маша шла спокойно, стараясь далеко от Гриши не отходить, чтобы не оказаться в беде. Несмотря на то, что ей было уже тринадцать, как и ему, но выглядело девочка более младшей, что ее пока и защищало. Сейчас им предстоял музей, совершенно не интересовавший не самую сытую девочку, но заначенный с завтрака кусок хлеба надо было растянуть максимально, и она старалась не думать о еде.

Сунувший ей в руку конфету Гриша умудрился сделать это совсем незаметно. Маша просто поразилась — откуда у него? Мысль о том, что конфету или деньги на нее можно украсть, в Машиной голове не задержалась. Девочка шла за всеми не слушая, о чем ей говорят, при этом понимала, что хотела бы оказаться подальше от этой страны, там, где, по слухам, рай земной — в Америке или Европе. Однако, Маша отлично понимала отсутствие шансов на это, поэтому только вздыхала, рассасывая карамельку — первую свою сладость за очень долгое время.

После экскурсии они вышли на ту же улицу, при этом им дали возможность постоять на улице, пока экскурсовод — дородная сытая тетка — рассказывала им о каких-то архитектурных стилях. Вокруг витали вкусные запахи сдобы и даже, кажется, шоколада, отчего Маше хотелось плакать — это была пытка, просто страшная пытка для ничуть не насытившейся конфетой девочки. Но люди вокруг равнодушно проходили мимо, не глядя на одинаково одетых детей.

Вдруг Маша вздрогнула, прикипая глазами к женщине, одетой в меховую шубу, несмотря на летнюю погоду. Черная красивая машина с затонированными стеклами выпустила эту женщину, заставив девочку вскрикнуть. Широко раскрытыми глазами Маша наблюдала за тем, как бросившая ее женщина жеманничала с каким-то шкафообразным дядей, одетым в красный пиджак. Цвет брюк его и рубашки девочка даже не заметила, понимая теперь, куда делась мама.

— Мама! — вскрикнула Маша, рванувшись было к ней, но Гриша остановил девочку, понимая, что если это даже и «мама», то вряд ли ей нужна дочь.

Женщина равнодушно посмотрела на детей и отвернулась, а Маша просто расплакалась. Гриша, и сам не очень понимая, что делает, развернул девочку к себе, прижимая к детдомовской курточке, а сам смотрел на «хозяев жизни», запоминая. Мальчик не знал, что «муж» мамы девочки тоже услышал этот крик, приказав своим «браткам» разузнать о девочке. Борис был бандитом, при этом подлецом себя не считал, а вот его «жена» — девка красивая, но глупая, как оказалось, поступила, как он выразился «не но понятиям».

— Тише, тише… — успокаивал Гриша Машу. — Не дай бог надзирательница услышит, чекистка недобитая…

— Гриша, но это же мама… Это мама! А я… А она… — девочка все не могла успокоиться. Одно дело — слышать от папы, что мама бросила и совсем другое — вот так, в лицо.

Наконец, девочку удалось успокоить. Она еще всхлипывала, но уже вполне смогла найти дорогу к автобусу и забраться внутрь. Гришка просто представил себя на месте девочки, понимая, что такие новости и его могли вполне просто размочалить. Но на свое счастье, как выглядели его родители, мальчик не знал, очень этому факту сейчас радуясь.

Усадив Машку к окну, Гриша уселся рядом с ней, взяв не возражавшую против этого девочку за руку. А Маша будто была не здесь — перед ее глазами стояла мама, брезгливо смотревшая на девочку. Выдержать это оказалось просто невозможным. Маше казалось, будто что-то трещит в самой ее голове, грозя погрести ее под осколками.

— Сейчас у нас будет экскурсия по Петергофу, — заявила «надзирательница». — Затем обед. Вас, выродков, решили угостить. Только попробуйте вести себя, как свиньи!

— Раньше хотя бы не обзывались… — вздохнул Гриша, которому доселе везло с детскими домами и только в этом он узнал, как выглядит, когда ты совсем никому не нужен. — Хотя и били, конечно…

— Здесь не так сильно, как… папа… — прошептала Машенька, гостеприимства Веры Матвеевны уже отведавшая. — Просто, почему-то намного страшнее.

— Сбежать бы… — протянул Гришка, отлично понимая, что это не вариант, потому что первый встречный постарается сдать в милицию, а там детприемник и позорное возвращение. А вот по возвращению, он точно пожалеет, что не сдох.

Экскурсия была большой, но мальчика не трогали ни величественные фонтаны, ни красивые дворцы. Он был далек от всего этого, думая лишь об обещанном обеде и… и все. Проживавшему жизнь от рассвета до заката красоты дворцов были до лампочки. Почему так, кто знает, но так было. Экскурсоводу же, судя по всему, было совершенно наплевать — слушают ее или нет. Сытая толстая тетка тарабанила, как заведенная, сыпля пригоршнями непонятные слова.

Наконец, эта пытка закончилась. Детей парами, под присмотром жестко одергивавшей их надзирательницы, отвели в какую-то столовую. Что это за столовая мало кого интересовало. Важны были только вкусные запахи. Моментально исчезнувший со столов серый хлеб и наваристый борщ. А на второе — настоящее мясо. Мало, но хоть сколько. Хлеб, приносимый удивленными поварихами, моментально исчезал со столов, прячась в карманах детей. Хорошо знавших, что такое ложиться спать на голодный желудок.

Кажется, кто-то что-то понял, потому что после обеда каждому выдали по две конфеты. Глядя на то, как ребята прячут конфеты в карманы, организаторы этого обеда только вздыхали. Особенно одна очень пожилая женщина вздыхала. Не выдержав, она подошла к каждому, суя в руку пряник. Еще и извинялась, что ничего другого нет. Но ей говорили «спасибо» с таким выражением на лице, что женщина просто расплакалась. Потом уже она обратилась к городу. Также в далеком году Ольга Берггольц обращалась к ленинградцам, вот и эта женщина, пережившая блокаду, обратилась к ленинградцам. Но это было потом.